На автостанции было темно. Горело всего два фонаря - посредине площадки и у касс. Рейсовый шаттл выплюнул меня наружу, как поперхнувшийся падальщик. Маунт-Гейт - мрачный и бестелесный - окружал прибывших плавающими шлейфами незнакомых загадочных веяний. Большинство людей приезжало сюда ради легендарного «Голден Баррел» - последнего рубежа на пути к океану - и торопились как можно скорее преодолеть расстояние от автовокзала до туннеля. Вот что писали в буклетах, лежащих пачками у таксофонов, касс и крошечных вокзальных забегаловок: «Великая горная гряда отделяла материк от обширного живописного побережья, на котором много лет назад стояла рыбацкая деревня. Деревня превратилась в небольшое портовое поселение, а позже старатели нашли в горах золотые залежи. Стремительно развивавшееся поселение крепло, расширялось, привлекало деньги и потребовало упрощения коммуникации с материковой инфраструктурной сетью. Добраться до Ардавилла можно было только по воде или преодолев объездной маршрут в несколько сотен километров. В подножии гор прорезали туннель на две автомобильные полосы. Уже через полгода эксплуатации управляющие органы поняли, что туннель не справляется с туристическим трафиком и развернули проект по расширению магистрали. На этой почве с материковой стороны гор появился строительный городок, походивший на бразильские фавелы. В этот городок прибывали люди, не чурающиеся тяжелой работы. Они сформировали маленькое общество, и называли себя «привратниками». Привратники трудились на расширении туннеля, не покладая рук, и тоже находили золотые самородки. За пятьдесят лет непрерывного развития строительное поселение превратилось в прекрасный город, стоящий на страже входа в один из самых красивых и величественных мегаполисов в мире. Добро пожаловать в Маунт-Гейт!».
Буклеты были пестры и безвкусны. Неизвестно, какую цель преследовал управленец, решивший, что подобный печатный продукт будет уместен в границах грозного таинственного города. Из-за частых бурь и своенравных старожилов Маунт-Гейт укоренился в социальном сознании, как неспокойная, почти опасная периферия Ардавилла. Однако, местные гордились этим. Они говорили: «Пусть лучше так, чем жить на географически-безэмоциональной территории». В Маунт-Гейт переселялись и те, кто не мог выносить вопиющего звенящего пафоса прибрежного мегаполиса. В Маунт-Гейте скрывались преступники, психопаты, маргиналы и антиконформисты, и уживались в его границах в удивительной слаженности как друг с другом, так и с обычными добропорядочными трудягами, ценящими домашние ужины в кругу семьи. Но я приехал сюда не ради них. Я смотрел прямо в оранжевый зев заходящего за оснеженную вершину солнца и надеялся узреть в нем будущее, избавленное от тяжелых запутанных перемен.
Автовокзал полнился размытыми тенями, перемешивающимися с дрожащим закатным заревом. Они изгибали длинные тонкие руки и обрушивались на асфальт, разбиваясь на невесомые лоскуты. Тени блуждали между перронов, царапали стены и забирались на покатые крыши. Я сам был не более, чем тенью своей тени. Сквозь пелену зловещего очарования я услышал голос смотрителя станции, обращенный ко мне: «Это не туристический город. Здесь нет достопримечательностей или курортов. Вы приехали, чтобы посмотреть на «Голден-Баррел»? Милости просим - направляйтесь прямиком туда. Сделайте вид, что города вокруг вас не существует. Не глазейте по сторонам, чтобы не увидеть того, чего вам не следует видеть. Не заглядывайте в окна, не прислушивайтесь к разговорам. Не ищите новых знакомств и впечатлений. Не задерживайтесь на светофорах. Если загорелся зеленый, езжайте сразу. Идите же». Через стеклянные двери здания станции было видно, что у дороги дежурили такси. Я направился к ним и назвал данный мне Оскаром Брауном адрес водителю. Моя сумка осталась у меня на коленях, сохраняя воспоминание о том, что случилось с кислородным баллоном Лэйлы Баньяры.
Ах, мисс Баньяра, если бы ты только знала, во что обернулось маленькое невинное путешествие, призванное посмотреть со стороны на твой родной город. Он сожрал меня, тщательно прожевав и высосав из моего нутра каждую каплю гармонии, которую я изымал со всей одухотворенной скрупулезностью из самых сокровенных и чистых уголков повседневности. Добро пожаловать в Маунт-Гейт! Несмотря ни на что, я надеюсь, что ты нашла своих пятерых сестер, и вы вместе изъявили добрую печаль поминовения матери своими долгими искренними слезами.
Такси везло меня по книжному лабиринту - здания облачились в разномастные обложки и вмещали в себя множество человеческих историй. Хранили восторгающие секреты и необъятную мудрость, дешевые глупые интриги и великолепные острые откровения. Они влекли меня и наполняли волнующим восторгом новизны. Только здание, располагающееся по адресу, данному мне Оскаром Брауном не походило на книгу. Оно было простым двухэтажным сооружением, облицованным свежей кирпичной кладкой и напоминавшем промышленный склад. Мир Сна оставлял его неприкосновенным так же, как душный хореографический зал в подземелье Оскара Брауна.
Я вошёл внутрь с неожиданным смирением, словно готовый принять любую помощь Пайдэ Низами, чем бы она не была. В помещении был пыльный переполох. Оно напоминало временную передержку для мебели ремонтировавшейся квартиры. Дверь открылась с пронизывающим скрипом, поэтому мое появление не могло остаться незамеченным. Из-за тяжелых штор, закрывавших полуторную арку в глубине помещения вышел хмурый жилистый азиат в черном кэйкоги.
- Кто есть такой? - спросил он.
- Я ищу Пайдэ Низами.
- Не знаком Пайдэ Низами.
- Я узнал о нем из Весенних Дней Мацуо Басё.
- Басё, да? Весенних Дней. Это лучше для начала. Пройди, если есть пожелание.
Он отвел рукой тяжелую штору, из-за которой появился, и сделал легкий точный поклон, напоминавший приветствие в боевых искусствах.
- Вы - Пайдэ Низами?
- Я - Пайдэ Низами. Знать сны и жить в мире. Пройди.
- Что там?
- Место, где спокойный разговор.
Как только тяжелые шторы сомкнулись за моей спиной, Пайдэ вцепился в мои запястья и заломал руки. Он повалил меня на пол и уперся коленом меж лопаток. Боль разрослась в моем теле моментально и надавила на глаза, желая выбраться наружу через них. Я зажмурился. Пайдэ держал меня так жестко и цепко, что его хватка казалась мне промыслом пары кузнецких клещей. Мелькнули два силуэта и помогли Пайдэ обездвижить мне руки и ноги толстыми пластиковыми стяжками - зззззззк. Меня протащили по шершавому черновому полу и усадили к стене.
- Что будет кричать гость? - резко спросил Низами. Он говорил с хлестким японским акцентом. - Что будет?
- Я не буду кричать. Я пришел за помощью.
- Мне не помогать другим..
- Я никому не желаю зла. Я запутался, и вы можете помочь мне - так сказал Оскар Браун!
- Мне не помогать. Ты знаешь что-то во сне, и ты мне даёшь это. Я скажу, что будешь делать, а ты делаешь точно.
- Нет, подождите! Мацуо Басё! Вторая антология!   Тысяча шестьсот…
- Да, большое дело! Не сопротивляется и тогда не ест через трубка собственное говно! Что знать сон? Что умеет ты? Не молчащий!
- Мне нужна помощь, мистер Низами!
- Твой старый мужской родственник - мистер. Низами-сама! Господин и священный! Низами-сама называет, иначе жрём говно!
Неожиданная западня обескуражила и сжала меня в сосредоточие страха, но неумелое обращение Пайдэ с неродным языком вызвало во мне прилив нервного смеха. Вся накопленная за несколько минут ужасающая напряженность вырвалась из меня истерическим гоготом.
- Приятного аппетита, священный господин!!! А-ха-ха-ха-ха!
- Смех оставь! Ты мразь! - заорал Пайдэ Низами и оглянулся на своих приспешников, помогших ему обездвижить мое тело.
Пайдэ подскочил ко мне в нервной агонии и со всей натренированной силой ударил меня по лицу тыльной стороной ладони - такой же хлесткой и японской, как и его акцент. Кольцо на одном из пальцев рассекло кожу на моей верхней скуле, и к воротнику поползла теплая багровая змейка крови. Эмоциональный выброс помог мне справиться с испугом перед агрессивной неожиданностью. Пайдэ Низами был оскорблен и разгневан. Его было легко вывести из себя и тем самым потерять к нему уважение, берущее корни в страхе. Низами-сама не отличался тонкой и деликатной жестокостью. Он был нервен и вспыльчив, как зашуганный пёс, и оттого выглядел, как несостоявшийся хищник.
- Ты быть ждёшь здесь в голоде! Думать кто ты, и что способен с тобой оказаться! Я знать красоту хайку наизусть многие. Уметь спать, потому что духовенство дало мне учение. Могу питаться вода без риса шести дней. Оттачивание навыка аскеза, чтобы бороться кошмар в Дзудзион. Мы теневой воин. Ни один мирской не смеет отказывать уважение. Как сможешь поклон, звать Низами-сама!
Он что-то рявкнул на родном языке в сторону приспешников, и они покинули помещение все вместе. Лязгнул засов двери, скрываемой тяжелыми шторами. Я остался один - в болезненном и абсолютно бесшумном созерцании стен, состоящих из мутной толщи зеленой воды. Инвертированный аквариум, в необозримых широтах которого просматривались   продолговатые фигуры мерзких глубоководных чудищ. Я лег на бок и прижал разбитую щеку к плечу в надежде, что впитывающая ткань футболки остановит кровотечение. Ломящее жжение кожного разрыва иррадировало в виски и затылок. Дыхание и сердцебиение взволнованно метались между паническим ожиданием неизвестности и бессильным гневом. Сон долго не забирал меня. Это случилось лишь когда рукав футболки, пронизанный запекшейся кровью, присох к открытой ране.
- Ты приехал!
- Тенди?
- Да! Ты рад?.. Почему ты задумался?
- Есть причины.
- А где это мы? Что случилось вообще? Ты что, не мог лечь спать в другом месте?
- Ты говорила, что вы найдёте меня. Вы нашли. Что дальше?
- Я… я не знаю. Я не думала, что мы встретимся вот… - она огляделась, -   так.
- «Мы встретились в странный период моей жизни».
- А раньше она такой не была?
- Что?.. Ты… Ах, да… Тебе ведь лет пятнадцать?
- Почти восемнадцать! А что?
- Выглядишь моложе.
- Знаю. Просто не ем всякую дрянь. Куда ты попал? Что это?
- Мне посоветовали человека. Но все пошло не так, как я ожидал.
- Как не так? Кто тебе посоветовал?
- В группе поддержки. Куратор.
- Какой куратор? Кто он?
- Я не знаю.
- Ты же знаешь меня! Почему ты просто не дождался меня?
- Тебя я тоже не знаю.
- Ты же видел меня в конфессионале!
- Чего?
- Ну там… под фонарем.
- Видел. И что потом случилось?
- Я говорила, чтобы ты проявил уважение! Я предупреждала тебя. А ты стал, видите ли, ждать когда это все закончится. Силой решил помериться? Ну и что? Кто победил?
- Ты говорила быть честным. Я был честен.
- Тебе было все равно на Бурю! Тебя волновало время!
- Не повышай на меня голос.
- Буду!
- Не будешь.
- А иначе что?
- Нам не о чем разговаривать в таком тоне. Ты можешь продолжать, а я пока пойду огляжусь. Подумаю, что мне делать дальше.
- Я… нет, мы поможем тебе.
- Я же пройду через эту дверь, да?
- Стой. Ну подожди. Я не буду.
- Не будешь что?
- Я не буду кричать.
- А если ты меня упустишь, мамка заругает? Она тебя учила глазки строить?
- Нет, она не учила. Ну, учила, но не глазкам.
- А чему учила?
- Что правоту не надо доказывать. Она все сама за себя говорит.
- Твоя мама кое-что смыслит.
- Да… Она…
- Кто она?
- Она как бы… жрица. Умеет общаться с Джуджионом. Много знает о нем.
- Она знает, что со мной?
- Не совсем. Ей надо увидеть тебя.
- Где она?
- Я не могу тебе сказать. Она сама должна за тобой прийти.
- Сюда? Не лучшее место для знакомства.
- Я так же подумала, когда увидела это всё. Тебя били?
- Не то чтобы. Так, для острастки.
- Что им было нужно?
- Хотели узнать, что я умею.
- Ты сказал им?
- Нет. Это важно?
- То есть, они заранее знали, что ты что-то умеешь?
- Я… как бы сам им дал это понять.
- Ладно, я скажу маме, где ты. Не знаю, что еще сделать.
- Она тоже придет?
- Не знаю. Она придумает что-нибудь.
- Ладно. Не беда.
- Тебе больно?
- Сейчас нет. Но потом будет немного.
- Как же ты так вляпался…
- Тенди, ты знаешь, что произошло с девушкой, которая была со мной тогда, под фонарем?
- Конфессионал. Это называется конфессионал.
- Да, да, ладно. Ты знаешь что с ней?
- Она отдала дань Буре и ушла. Я не знаю.
- А что со мной было?
- Ты пропал - и всё. А потом мы тебя нашли уже в Джуджионе. Я сказала маме, что ты пропал во время бури. Она волновалась.
- Не все ли ей равно?
- Нет. Она чувствует себя ответственной за связь с Джуджионом. Тем более, такое не каждый день случается. Я никогда не видела, чтобы человек пропал из материального мира. А потом еще и вернулся. Ты узнал Фактуру?
- Что это - Фактура?
- Понимание необъяснимого. Ответ на вечные загадки вроде как. То, что суть основа человеческой любознательности. Вроде, в чем смысл жизни и всякое такое.
- Нет, в чем смысл жизни я не узнал.
- Но что-то узнал?
- Не знаю.
- Не доверяешь мне такое? Мне все равно нельзя знать, что именно. Никому нельзя. Просто да или нет.
- Да или нет.
- Не доверяешь мне?
- Не тебе одной. Может быть, мне лучше обсудить это с твоей мамой?
- Ладно, это нормально. Обидно немного, но нормально. Ты сейчас не в том состоянии. Может, позже.
- Может.
- Я пойду, в общем. Скажу ей. Мы постараемся побыстрее. С тобой все нормально будет?
- Не сомневайся. Бывало хуже, и ничего - все равно лезу куда ни попадя.
- Слушай, а как тебя зовут?
- Сэм.
- Ладно, Сэм. До встречи.
Я мог бы назвать ей настоящее имя, но его утаивание ограждало меня от происходящего. Я рассуждал о том, мог ли Оскар Браун умышленно направить меня в кровожадные нервные лапы Пайдэ Низами. Может быть, нумерация антологий Басё была каким-то сигналом и, назови я источником информации о Низами-сама, третью или шестую антологию, он бы принял меня по-другому? Мог ли куратор группы поддержки вершить собственное правосудие и реагировать на поведение подопечных не так, как велит милосердие и поддержка, а так, как велит его внешний цензор? Вероятно ли то, что он знает разных людей в Маунт-Гейте, и каждый из этих людей преследует свои цели, а Оскар Браун является наместником и пособником. Своеобразным фильтром, направляющим проходящих через него беспомощных, покинутых самоуверенностью горожан в то будущее, которое избирает сам Оскар. Возможно ли, что все эти люди - единый связанный союз, и такие, как мистер Браун - двуликий самаритянин - вовсе не единственный в своём роде, а их сотни и тысячи, и они подстерегают свежую кровь, как терпеливые лазутчики, в самых разных уголках Земного Шара? Может ли быть такое, что весь Маунт-Гейт наполнен участниками единого союза, и никто из них не приемлет чужаков, покушающихся на их тайны и таинства? На их конфессионалы и Фактуры. Что, если семья Тендерлоин - это злоумышленники и головорезы, уже подготавливающие инструменты для стирания меня с лица Земли? Учитывая глубину безвыходности моего положения - будь она фактической или надуманной - выбор был между тем, чтобы возложить себя на алтарь Маунт-Гейта и тем, чтобы стать частью этого города. Исходя из этого, я ждал, чтобы за мной пришли, будь это Низами-сама или мать Адрианы Тендерлоин, или кто угодно еще, способный дать мне следующую отправную точку. Между ожиданием и предвкушением есть разница и горе тому, кто относится к ней с ответственным пониманием.
Я не хотел покидать помещение, потому что не мог позволить себе оставить свое тело без присмотра - пусть и не слишком полезного. Оно спало мирно, хоть и в неудобной позе. Оно было вымотано перебежками между сном и реальностью, а следом и тесной жаркой поездкой на междугороднем шаттле. Я отдалённо чувствовал боль своего тела - как будто осязал давящую медленную мелодию взволнованного кровотока. Я сел рядом со своим телом и смотрел на тяжелые шторы, как на барьер, который не мог преодолеть. Смотрел на скучные покосившиеся металлические стеллажи, на пару письменных столов, на дешевые кресла в жаккардовой обивке, на какую-то восточную атрибутику, на бумажную рухлядь в углах, на грустную люстру, висящую на проводах. «За какими делами Пайдэ Низами мог проводить здесь настолько много времени, что найти его можно было именно по этому адресу?» В поисках ответа на этот вопрос и разглядывая обстановку пристанища моего ожидания, я совсем не думал о том, что в здании есть и другие комнаты.
Я не знаю сколько прошло времени прежде, чем в соседнем помещении, походящем на временную передержку для мебели, появились признаки присутствия. Может быть, несколько минут, а, может быть, несколько часов. Шаги снаружи были осторожны и медленны. Потом они осмелели, приблизились к двери, замаскированной тяжёлыми шторами, открыли ее, и обратились в статную женскую фигуру. На вытянутых руках она держала пистолет. Я встал и подошел к ней поближе. Уже не девушка, но еще не женщина была изящна и грациозна, сосредоточена и подготовлена. Она напоминала Керри Энн-Мосс из 1999 года, но была блондинкой с короткими, аккуратно уложенными назад волосами. Этот образ воспринимался настолько же привычным, насколько диссонировался с привычностью образов. Внешность миссис Тендерлоин была прекрасной аллегорией на сны. Тенди старшая подошла к моему телу и разрезала стяжки.
- Сэм! Я знаю, что ты спишь, - я слышал ее шепот совсем близко, хоть и стоял на другом конце комнаты. - Если ты далеко, вернись. Ты спишь, но нужно проснуться, Сэм.
И я проснулся.
- Сэм?…
- Да.
- Меня зовут Саманта. Я - мать Адрианы.
- Привет, Саманта.
- Пойдём отсюда? Я срезала стяжки.
- Я видел.
- Кто-нибудь приходил?
- Нет.
- Ты можешь идти?
- Конечно. Сколько времени?
- Раннее утро. Часов пять.
- Ёбаная рань… Куда пойдём?
- Пойдём к нам. Тенди сказала, что ты ранен. Надо обработать.
Она помогла мне встать, понимая, что я не нуждаюсь в помощи подобного рода, но обозначая этим жестом опекающее присутствие. Я снял футболку, не отделяя от раны, и обмотал вокруг лица, как повязку. В сумке лежала пара сменных рубашек. Мы вышли на улицу, и направились к машине Саманты. Мне стало много беспокойнее, чем было внутри инвертированного аквариума. Он был более или менее знаком мне. Сюрпризы, которые поджидали меня внутри его стен поддавались предположениям, но Маунт-Гейт - открытый и незнакомый - выводил ожидания на иной уровень. На уровень абсолютной неизвестности.
- Садись, Сэм.
- Я сяду сзади. Впереди сижу только за рулём.
Саманта завела мотор. Ролики навесного оборудования откликнулись непродолжительным посвистыванием. Цикл работы двигателя был ровным, паразитных вибраций не ощущалось. Коробка переключения передач функционировала плавно и своевременно. Тяга была ровной, но я не мог определить, насколько отзывчивой, так как не ощущал педали под стопой. Автомобилю можно было доверять и не ждать от него внезапных неприятностей.
- Как ты себя чувствуешь?
- Достаточно.
- Достаточно? Для чего?
- Для всего. Тенди сказала, что ты жрица Джуджиона. Но ты все равно волнуешься?
- Ей нравится так думать. Но жрицы нужны тем, кто ищет поклонения. У Джуджиона другая природа. А волнуюсь я лишь о том, что могу не знать ответов на все вопросы, которые ты задашь.
- Ты знаешь, что со мной?
- Примерно. Я знаю, что Буря не терпит равнодушия. Джуджион - это информационно-энергетическое пространство мира, и Буря - его выражение. Концентрация Ацеклептики. И если ты оказался в ее области действия, она обращается к тебе, как к приемнику и источнику одновременно. А если она не получает отклик, то усиливает воздействие. Что-то отнимает и что-то дает. Меняет тебя. Противостоять Буре почти невозможно. Для этого самому нужно быть Бурей.
- Похоже на… просто на общение?
- Похоже.
- А вот Акле… или как ты сказала? Цекла…
- Ацеклептика?
- Ага. Что это?
- Энергетическая информация. Эфир Джуджиона. Он есть везде. Как воздух. И без него нет жизни - как без воздуха. Попадал когда-нибудь в места, в которых чувствовал себя неуютно? Или наоборот, которые не хотелось покидать по неочевидным причинам?
- Да, я понимаю, о чем ты.
- Это как раз из-за Ацеклептики. Она везде есть - в окружении, в людях. Где-то ярче выражена, где-то вообще практически незаметна. Если в квартире произошла ссора незадолго до того, как ты туда попал, ты ощутишь это, потому что там высвобождена много энергетической информации. Или, если, например, в парке кто-то пережил момент большой радости, а ты сядешь на скамейку поблизости от места, где это произошло, ты наверняка почувствуешь прилив сил и одухотворенность, что ли. Если, конечно, кто-то другой уже не впитал их. В вещах Ацеклептика тоже есть. В музыкальных инструментах. В оружии. Во всем том, что люди связывают с собой эмоционально. Даже в расческе, если ее владелец относится к уходу за волосами с особым вниманием. В архетипичных предметах обихода очень часто встречается. Типа бейсбольные перчатки, швейцарские ножи, резиновые желтые уточки. Движущая и при этом движимая сила.
- А я - приёмник?
- И источник. Мы все. И всё вокруг.
- Резиновой уточке сопротивляться проще, чем буре.
Все, что говорила Саманта было незнакомо, но очень просто усваивалось. В ее словах не было навязчивых фанатичных восторгов или абсурдных убеждений. Она констатировала факты, которые не вызвали вопросов, но, напротив - предлагали ответы. Я мог принимать их или ставить под сомнение, но никак не отрицать их право на существование. Как теорию эволюции Дарвина, религию или психоанализ Зигмунда Фрейда. Я смотрел на следящие за дорогой глаза Саманты, отражающиеся в зеркале заднего вида, и видел в них надежду.
- Пойми, я хочу объяснить тебе все настолько просто и развернуто, насколько это возможно, - сказала она, - я смотрю в зеркало заднего вида, и не верю глазам. Убеждаю себя, что твое присутствие - не иллюзия, не насмешка. Но вот ты смотришь на меня в ответ, слушаешь, даже понимаешь. И, по-моему, совсем не боишься.
- Я просто хочу разобраться, что произошло.
- Не передать, как я рада тому, что могу помочь тебе в этом.
- Саманта?
- Да, Сэм.
- Ацеклептика может что-то рассказать о человеке?
- Может. Но ее язык нужно уметь распознавать и расшифровывать.
- Когда я спал, и… Тенди сказала тебе, что происходит, когда я засыпаю?
- Да, я знаю.
- Так вот, когда я спал, я встретил незнакомую девушку и, глядя на нее, как будто узнавал ее.
- Что значит «узнавал»?
- Не в том смысле, что память восстанавливала ее для меня, а… а может и так. Но только не моя, а ее память восстанавливала для меня ее портрет. Чем она занимается, что ею движет. Но я мог и придумать это всё, конечно.
- Если бы ты при этом не спал, то можно было подумать и на воображение. Но, в этом случае, может быть, это дар Бури. Спольтацирование. Это процесс познания окружающего мира через эфир Джуджиона. Собственно, через Ацеклептику.
- Значит, это никакая не загадка? Для этого даже термин есть…
- Есть. А сейчас? Ты чувствуешь что-нибудь подобное рядом со мной?
- Нет.
- Потому что не спишь. Все верно.
- А что ты умеешь?
- Много чего. Но понемногу. Не могу остановиться на чем-то одном. Да и не хочу.
- Ты тоже попала в Бурю?
- Нет. Я всегда была открыта Джуджиону. Просто развивала это, училась. Исполнители нужны миру так же, как таланты.
- Значит, это талант?
- Скорее всего. Ровно как и проклятие. Так всегда. Буря дала тебе Фактуру? Знаешь, что это?
- Думаю, да.
- Значит, Фактура и Спольтацирование в обмен на прямое восприятие сна и реальности… Не может все это быть выдумкой. Зачем такое выдумывать? Джуджион одарил тебя ценным знанием и забрал часть обыденности. Ни один гений не был нормальным в понимании реального мира. Им всем приписывали недуги и диагнозы. Сила всегда уравновешивается слабостью.
Какое-то время мы ехали молча. Если все сказаное Самантой Тендерлоин не было пустой болтовней, направленной на усыпление моей бдительности или, наоборот, наращивания градуса переживаний, то Буря действительно изменила меня. Это случилось из-за моей ошибки. Из-за необоснованного высокомерия, нашедшего исцеление в терзаниях. Я понимал, что заслуживаю такого отношения от чего бы то ни было - нечта возвышенного и выходящего за границы понимания, но как бы устойчиво перемены не закреплялись во мне, какие бы возможности не открывали, они все равно оставались чуждыми и нежеланными. Даже несмотря на разъясняющие слова Саманты, укрепляющие мое представление о причинах и свойствах произошедших перемен, перемены не становились более понятными. Я сопротивлялся им - так стойко, как только мог.
Мы вошли в квартиру семейства Тендерлоин немногим раньше шести утра. В моих глазах она была безмятежна и торжественна, как богатая галлерея почитаемого общественного мецената, не оставившего ни сил, ни средств к существованию для себя самого. Высокие гладкие стены, мощеные белым мрамором. Узкие окна, проливающие стерильный солнечный свет внутрь залов. Искусственные цветы в просторных нишах, с которых чьи-то заботливые руки протирают пыль каждую неделю. Торжественные лепные барельефы и стройные колонны. «Тенди еще спит. Пожалуйста, будь потише». Саманта оберегала сон своей дочери даже будучи жрицей Джуджиона в период восстановления мира после Эпидемии ночных кошмаров. Кому как ни ей знать, как важен хороший сон. Мать всегда остается матерью.
- Она сказала, что вы с ней ждали меня. Зачем?
- Это - мой долг. Если ты стал носителем Фактуры, значит в тебе есть высшая частица Джуджиона. А в нем - часть тебя. Я обязана помочь тебе. Провести, подсказать, как не растерять эту привилегию. Давай займемся твоей раной.
- Но я не хочу, чтобы все оставалось так. Мне это не нужно, Саманта.
- Ты не хочешь?
- Нет. У тебя есть салфетки или бинты? Если отлеплю футболку, кровь опять пойдет.
- Да, я принесу. Но почему? Как ты можешь отрекаться от этого?
- Ты сама сказала, что исполнители нужны миру. Я тоже хочу быть исполнителем. Простым и незаметным.
- Ты не можешь, Сэм. Он выбрал тебя. Наделил силой. Сбалансировал. Значит, ты способен все это понести. Подержи мазь, я сама с футболкой разберусь.
- От этого не будет никакой пользы. Я не хочу мучений и прозрений. Я хочу покоя. Я не смогу правильно распоряжаться этими… что это? Умениями? Снимай медленно. Тут правило пластыря не работает.
- Ладно. Сейчас посмотрим. Может быть, надо будет швы наложить. Тогда в больницу придется.
- Ты понимаешь в этом что-нибудь?
- Надеюсь. Значит, ты приехал, чтобы избавиться от всего этого?
- Да, Саманта.
- Я… сейчас глубокий вдох сделай, уберем футболку… пойми меня правильно: я отношусь к Джуджиону, как к святыне. Мне сложно принять такое отношение. Я не понимаю его.
- Ты можешь забрать это?
- Забрать? О, нет-нет-нет. Это все твое. Только твое. Я не управлюсь с этим. Рана неприятная. Кости не видно вроде. Я промою, но надо будет шить. И антибиотики от заражения.
- Ты можешь?
- Нет. Съездим в травму. Там быстро подлатают.
- А что мне делать со всем остальным?
- Если бы ты хотел понять, как принять это… тогда я бы могла помочь. А избавить тебя от этого не сумею. Ох…
- Что?
- Мы имеем дело со сложными движениями, Сэм. С ними непросто справляться.
- Вот видишь! О том и речь. Я не хочу сложного! Простое счастье. А это все… Хрен его знает, что через минуту случится. Как с этим жить? Больно, блядь, ты что, до кости хочешь меня выскоблить?
- Извини.
- И ты извини. Я не хотел.
- Ничего. Я думаю.
- Саманта, я понимаю, что ты расстроена. Ты не этого ждала. Но я тоже такого не ждал. Ты же относишься к Джуджиону, как к святыне, да?
- Да. Сейчас бинт положу и приклею. До травмпункта сойдет.
- А в СМФ нет лекарств?
- Я не знаю, какие нужны. Может, только по рецепту.
- Правда не знаешь или просто не хочешь дела с этим иметь?
- Правда не знаю. Мне же не двадцать лет, Сэм. Я тебе свой характер показывать не собираюсь.
- Убедила. Жми покрепче, чтоб не отлепилось где-нибудь по дороге… Так если ты относишься к Джуджиону, как к святыне, не пускай в него того, кто не приемлет его.
- Это хорошая манипуляция.
- Да, неплохо вышло. Но, все-таки, что мне делать?
- Съездим кое-к-кому. Он живет недалеко от Ардавилла. Я отвезу тебя.
- Это… благородно? Не по-женски, что ли, даже.
- Джуджион многому учит. Главное - слушать. Съездим в травму и потом поедем. Есть хочешь?
- Нет аппетита, Саманта.
- В голодный обморок не упадёшь?
- Да ну.
Я поднялся с гладкого постамента, на котором не было статуи, и убрал испачканную футболку в сумку. Саманта аккуратно заглянула за массивную мраморную дверь, за которой в действительности, скорее всего, располагалась комната Тенди, и позвала меня отправляться в путь.
Я не мог вспомнить, чтобы какая-либо другая женщина проявляла настолько вдумчивое и бескорыстное участие в моей жизни. При этом она оставалась покорной и душераздирающе преданной Джуджиону. Совокупность этих черт покорила меня, и я смотрел на Саманту - на ее плавную шею, звериные скулы, мягкие аккуратные пальцы, - как на волшебный отблеск неземного пророчества, снизошедшего благословением на мою заскорузлую оробелую черствость. Мы вышли на лестничную клетку - большую круглую платформу, бесконечно спускающуюся вниз с цепным лязгом, - и встретили там троих человек.
- А! Беглец быстро являться! - это был Пайдэ Низами.
- Вы кто? - спросила Саманта.
- В стороне женщине нужно быть. Это мой человек! Что, болезнь держать лицо, наверное?
Он сделал резкий рывок в мою сторону и снова ухватил за запястья. Саманта быстро отреагировала на его выпад, и достала короткий револьвер из наплечной кобуры, скрытой под курткой. Она поочередно указала стволом на японцев, говоря:
- Руки на виду.
- Ой, я ошибки, наверное, принял! Уважаемая, хорошая, я прощение хочу! Пайдэ только делать за что оплачено, не нужно бывать стрелком! Мы уже пропали из твоих глаз!
Они убежали вниз по лестнице, будто застуканные младшеклассники, которые пробовали курить, и Низами-сама кричал на бегу: «Трус! Укрытие за юбкой создавать позор в глазах. Ему быть урок!» Мы спустились следом и проводили взглядами компактный японский седан, неказисто улепетывающий за поворот.