Я лежал в своем номере на вибрирующем полу и пытался придумать как отдыхать без сна и без бодрствования.
Когда семья Тендерлоин привезла меня обратно в отель, Саманта спросила: «Что ты… мы… что мы теперь будем делать?» Я понимал ее вопрос, но был не в силах на него ответить. Старшая Тендерлоин все еще продолжала надеяться, что я передумаю и приму Джуджион внутри себя. Ее навязчивая надежда походила на скользкое безвозвратное стремление сектанта, отдавшего свое имущество в распоряжение гуру и ищущего теперь оправдание понесенным потерям. Но я не мог сказать Саманте того, чего она искала. Я хотел спать. Лечь на бок, замять одеяло между колен и пропасть. Дать мозгу и организму требуемый отдых.
Через щели между листами обоев сочилось грязное сиреневое марево, оседало на полу и подбиралось к моему телу. Оно мерцало, как эквалайзер, следящий за частотными колебаниями моих мыслей, перемещалось и ворочалось в углах, желая, но не имея возможности навредить мне. Экссудат, связующий рассечения моих сомнений.   «Что мы теперь будем делать?» Эхо вопроса Саманты оставило слишком явные оттиски на пространствах моей памяти. Я видел как Тенди смотрела на меня, пока я отвечал ее матери что-то размытое и обобщенное. Адриана тешила свое самолюбие моим бессилием, потому что первой засвидетельствовала его исток. Они оставили меня у двери номера и вернулись в Маунт-Гейт, но я чувствовал, что они обе не выпускают меня из виду, точно мигрирующие по засушливым землям млекопитающие, которые добрались до жизненосного пресного водоёма. Настроения семьи Тендерлоин подстёгивали меня. Провоцировали не поддаваться.
Я лежал мучительно и долго - игнорируя настойчивые звонки и сообщения отдела кадров, потерявшего меня из виду. Но среди многих идентичных сигналов я отреагировал на один - на сообщение Рейни. Она писала, что ее выписку уже подготавливают и интересовалась, смогу ли я забрать ее. Я встал с пола, словно переломанный в каждой кости, закрыл за собой дверь номера и уже через час открыл ее же перед Рейни.
Она оглядела чистый зашторенный полумрак и сказала: «Я соскучилась по сексу».
Вот представьте: я лежу на кровати, в чем мать родила, лицом вниз и слушаю «Hell is around the corner». Вокруг меня раскидистые жирные растения, пыльные полосы солнца, и я слышу: «Мы голодны, остерегайтесь нашего аппетита». Потом я слышу, как открывается дверь ванной, и Рейни выходит оттуда. Она ступает мягкими босыми стопами, не касаясь пятками пола, потому что тот холоден, и вот она стоит за мной. Смотрит на мою задницу. Представьте ещё вот это: поясок ее халата - придуманного, воссозданного халата - развязывается с едва уловимым скользким шелестом, и она садится на меня, разведя ноги, наклоняется и целует мне плечи прохладными, мятными после зубной пасты губами. Я внемлю влаге ее кожи, чистой свежести и слышу: «Постоянная борьба обеспечивает мое безумие». Рейни ложится рядом со мной - в направлении моего взгляда. На ее глазах тугая марлевая повязка, но она все равно видит раскидистые растения и пыльные полосы солнца. В сакральный момент она, готовая взять на себя наслаждение, ложится на спину и опускает ладони к внутренним поверхностям бёдер и вдыхает. Потом еще раз. Я встраиваюсь в ритм ее дыхания и касаюсь ее кожи. Рейни МакКено - дочь Апостола Сна - ждёт, когда я буду готов. Она поводит плечами, медленно разворачивает колени, слегка выгибает спину. «Мой мозг подобен бомбе». Она принимает меня - точнее, происходящее - с благодарной открытостью, обезличивая, и ощупывает мою шею вдоль сонной артерии. Мы плывем плавно и жарко, вторя волнам импульсов, без мыслей о механике поз, длительности, потребностях друг друга и значении происходящего. Я хочу рассказать ей, что такое Вечность, но таинство Фактуры и заключается в том, что ее нельзя передать словами. Представили?
Мы вышли на общий балкон отеля, чтобы покурить. Внизу, на парковочном пространстве стояла толпа. Чем дальше я уводил взгляд, тем толпа становилась шире и многочисленнее. Они держали в руках факелы, книги, виниловые пластинки, горшки с бонсай и кухонные ножи. Рейни закурила и облокотилась на перилла, придерживая завязанную над грудью простыню.
- Кто это? - спросил я, понимая, что вижу проявления Джуджиона, но желая знать о них больше - через нее.
- Мои друзья, - ответила Рейни.
- У тебя много друзей.
- Ага.
- Почему ты не попросила кого-нибудь из них забрать тебя из больницы?
- Потому что никто из них не приходил ко мне туда.
- Зачем они пришли сейчас?
- Может быть, сбились с пути.
Ни у одного из друзей Рейни не было глаз. Они держали головы торжественно приподнятыми, будто следили за торопливыми резкими искрами, стремящимся от факелов вверх, к прародителям - к вековечным звездам, - и эти искры освещали сотни пустых глазниц. Мы спустились к вендинговым автоматам и купили какую-то хрустящую закуску. Упаковку грейпфрутового сока. Рейни кивнула в сторону толпы, и я последовал к ним. Люди стояли молча и поднимали над головой то, что держали в руках, когда дочь Апостола Сна проходила мимо них. Толпа редела перед ее шагом.
- Они хотят знать, что будет дальше.
- А ты знаешь?
- Сейчас хороший момент, чтобы попробовать себя в самостоятельной жизни. Я давно думаю о том, чтобы уехать отсюда.
- Куда?
Толпа повернула головы в сторону горной гряды, громоздящей угловатые скалистые плечи вдоль ночного горизонта.
- В Маунт-Гейт. Папа всегда говорил, что там живет отребье. Но, на самом деле, нам там самое место. Ты бы поехал туда, где тебя ждет счастье?
- Маунт-Гейт не показался мне гостеприимным, - сказал я.
- Ты не искал его гостеприимства.
- Ты не собираешься помочь отцу?
- Я, скорее, собираюсь ему не мешать.
Толпа оскалилась и заслонила телами то, что держала в руках.
- Нужно только забрать кое-какие вещи, - сказала Рейни.
- Значит, он мне не поможет?
- Папа говорил, что каждому определено. Кому-то - быть матерью и взрастить детей, которые в последствии изменят мир. Привести их к этому. Иным - создать технологию, способную облегчить рутинный труд и так освободить время для развития человека. Третьим - просто содержать свой газон в порядке, подавая пример благородного труда. Я хочу понять, я должна помочь тебе избавиться от искры Джуджиона или, наоборот, укоренить ее в тебе.
Великие знания и необъятный опыт, проводящие репутацию Ли Чиддиса МакКено сквозь пространство и время, меркли и обесценивались перед лицом его одиночества. Но, несмотря на то, что за решеткой находился старик Чидд, заточение ощущал я. Поступок Тайта Слинкера, направленный на Рейни МакКено, расцвел передо мной в иных красках. Прояснился и нашел сочувствие. Перестал быть вопиюще безрассудным. Мне было противно и грустно признавать беспомощность перед обстоятельствами. Я увидел нас - меня и Рейни - со стороны. Взглядом, еще способным восстанавливать привычное осязаемое окружение. Мы болтались посреди парковки, как два бесхозных поплавка, озирались и бурчали себе под нос.
Толпа, которую мы видели, и чьё присутствие не было доступно никому, кроме меня и Рейни, эта журчащая угрюмая толпа обратилась в зловещий грохающий лес, и я тут же заблудился в нем. Меня занял страх - отупляющий и комкающий изнутри, - но разрастался он искусственно, будто его вводили в мой организм через органы восприятия с помощью специальных приборов. Как экспериментальный препарат. Рейни пропала из поля зрения, и между живыми древесными стволами, которые питала кровь толпы, ворковала и шипела грозная манящая тьма. Я слышал незнакомое присутствие. Такое же, как ощущается в местах, объятых ореолом величественности, пропитанных историей людей - их страданиями, титаническими подвигами и всеискупляющим торжеством.
«Рейни, - сказал я, - твое желание прекрасно».
В мирных ветвях поднялся ветер - густой и лёгкий, как кислородный коктейль. Я отпил несколько глотков грейпфрутового сока и поморщился. Напиток был натурален и крепок. Его вкусовая настойчивость связала мои ощущения с миром действительным - с парковкой, аккуратным двухэтажным отелем, контурами пафосной монументальности Ардавилла и давлением асфальтовой тверди на стопы. Я сделал еще несколько громких глотков, и лес погрузился в мутный пластмассовый туман, который, рассеявшись, забрал с собой проявления Джуджиона. Рейни стояла на расстоянии голоса и держала руками узел простыни, завязанный над грудью.
- Я не вижу его, - сказал я.
- Всегда есть способ, - сказала Рейни, - острые ощущения. Тактильные, вкусовые. Звуковые. Они приземляют. Чем больше ощущаешь, тем меньше чувствуешь.
Нам пора было уходить - из отеля, из пригорода Арадавилла, из прошлого. Надежда на старика Чидда угасла окончательно, и меня больше ничего не держало в его осиротевшей вотчине. Так же, как и его дочь. Мы сдали номер и отправились к хаусботу.
Джуджион ласково, но настойчиво искал моего внимания, но я периодически делал небольшие глотки грейпфрутового сока, чтобы не терять связи с действительностью. Рейни шла в моих брюках и рубашке, но босиком. Ей нравилось осязать материю, а материи нравилось, когда осязают её. На берегу залива, близ грузного плавучего прибежища Апостола Сна стояло несколько палаток. Горели скромные уютные костерки избавленчесекого паломничества. Люди слонялись вдоль воды, стряпали романтичную походническую снедь и ждали спасителя. Когда Рейни ступила на борт плавучего жилища и пригласила меня взойти, паломники оживились и со смиренным раболепием впитывали наше появление. Один из них узнал Рейни, несмотря на скрывавшую ее мужскую одежду и широкую марлевую повязку на глазах, и вскрикнул: «Она здесь! Мы дождались! Благ и светел сон!» Последовали цепные возгласы: «Изыми мои изъяны и язвы! Когда появится мистер МакКено? Изо дня в день из огня в тень!» Хаусбот был открыт, но никто не посягал на неприкосновенную святость имущества Ли Чиддиса МакКено. Рейни ушла в свою комнату, чтобы взять необходимое, а я сел в кресло старика Чидда. О, Лэйла, далёкая и сумасбродная, я бы хотел, чтобы ты видела это. Видела, как я сижу на троне Апостола Сна и сжимаю гладкие подлокотники в тщедушном злорадстве. Я бы хотел, чтобы ты бросила загадочность своего исчезновения в огонь, греющий черные ароматные котелки, вошла ко мне и признала, что согласиться на путешествие в Маунт-Гейт было самой хуёвой идеей из всех, которые тебе когда-либо приходилось воплощать в действительность.
Наружная дверь - дверь с починенным замком - хлопнула. На хаус-боте появился третий человек. «Сколько еще я должен ждать?» - рявкнул он. Это был Луи - тот самый, который забрал кислородный баллон Лэйлы с заднего сиденья моего автомобиля. Кажется, это было так давно.
- Мир тесен, - сказал я.
- Это ты… вы - Ли Чиддис МакКено?
Рейни вышла из комнаты на звук голосов. Она успела переодеться и причесаться, отчего стала выглядеть женственнее и легче. Но ее шаги, осанка, собранность в плечах и напряженность скул несли в себе угрожающую сосредоточенность. Я не видел Рейни такой раньше.
- Почему ты вошел? - спросила она.
- А ты кто?
- Меня зовут Рейни. Я дочь Ли Чиддиса МакКено.
- Дочь? - Луи посмотрел на меня, потом на Рейни, потом снова на меня и спросил: - Так ты не МакКено?
- Нет. Ты меня не узнал? Я подвозил тебя до Маунт-Гейта несколько дней назад.
- Что? Чушь! Я никогда не был в Маунт-Гейте.
- А как ты попал сюда? Вплавь?
Луи на секунду замялся. Он поискал что-то глазами и сказал:
- Где МакКено? Мне нужно его увидеть.
- Как и всем, - ответила Рейни, - прояви уважение и выйди на улицу.
- Чёрта с два! Где МакКено? Он здесь?
Луи сделал несколько уверенных звучных шагов в сторону закрытой двери, соседствующей с дверью в комнату Рейни, но потом резко остановился и как будто заиндевел. Его лицо исказил точечный, словно акупунктурный ужас, дыхание сбилось и застряло в горле. Я встал с кресла по инерции - будто волна страха незваного гостя коснулась и меня.
- Прояви уважение, - повторила Рейни, - выйди вон.
- Я… я… карманы пуст… пусты, - Луи выдавливал слова через скованную трахею, - проверь, я не опасен… не опасен! Только слабость, только слабость! Больше нечего показать! Печать моего Агарди!
Он лопотал чужим жалким голосом, вместившим французский акцент. Луи с трудом выпрямил подкосившиеся ноги и стал отступать спиной. Он приподнимал неказистые бессильные руки, пытаясь защитить голову от чего бы то ни было. Я не вмешивался в происходящее, хоть и испытывал печальное щиплющее сочувствие к незваному гостю. В один миг он споткнулся о ящик с виниловыми пластинками, и тяжелый рюкзак за спиной помешал Луи сохранить равновесие. Он опрокинулся назад и хлёстко рухнул на пол, продолжая терять дыхание. Рейни всколыхнулась, будто стряхнула с себя защитную скорлупу. Она подбежала к Луи, хватающемуся за шею и таращащему скользкие красные глаза.
- Я не понимаю… - сказала она, держа ладони навесу, будто готовая предпринять меры помощи незваному гостю.
- Ас… ас… - шипел задыхающийся Луи, - ас… астма!
- О, нет, нет… парень…
Рейни нагнулась к сводимому судорогами, покрывшемуся пленкой пота лицу Луи, чтобы сделать ему искусственное дыхание, и в этот момент я сказал: «Нет». Рейни обернулась на меня. Я видел ее призрачные яркие глаза под марлевой повязкой. «Что?» Её вопрос напоминал визг лисицы, пойманной в капкан. «Я не хочу, чтобы ты касалась чьих-либо губ своими» - сказал я. Собранность в плечах Рейни пропала. Она покорилась. Поднялась с колен и сделала шаг в сторону, уступая мне решение. Я помнил о баллоне. Помнил о том, как теряла дыхание Лэйла. Помнил, как из-за Луи нам пришлось ждать фургон СМФ. Как мы не успели укрыться от Бури.
Луи лежал на боку, кряхтел и хлюпал, и мне оставалось просто немного подождать возмездия. Это действительно было бы просто. Но еще неделю назад мне и подумать бы не пришлось о том, чтобы не помочь задыхающемуся человеку. Поэтому я воспринял мысль об ожидании естественного финала сцены, как чужеродное вмешательство, и бросился к рюкзаку, вцепившемуся в спину Луи. Внутри рюкзака действительно теснился баллон Лэйлы Баньяры - ближе ко дну, под массой скудного скарба, сопутствующего незваному гостю, - но к тому моменту, когда я нашел баллон и подготовил его к использованию, необходимость в его применении остыла. Луи остался бездвижен - его пальцы, сжимавшие шею ослабли, но следы от ногтей на коже еще краснели тонкими полумесяцами. На несколько секунд на хаусботе установилась чистая тишина, а потом я сказал:
- Я возьму баллон.
- Тогда я тоже хочу что-нибудь взять, - ответила Рейни.
Она наклонилась к рюкзаку Луи, осмотрела содержимое, и выбрала конверт из верхнего прорезиненного кармана.
- Похоже, это письмо, - сказала она, - прочтешь его мне?
- Это… что-то личное.
- Личное? Посмотри на него! Какие между нами могут быть тайны?
- Я… мне… может быть, ты сама?
- Я не могу прочесть, что там написано.
- Что нам с ним делать? Он же…
- Для начала прочти письмо. Пусть он послушает.
- Конверт разорван. Он, наверное, уже читал его.  
- Ну и что? Пускай послушает по-другому.
- Он здесь?
- Конечно здесь. Перестань глотать сок, и ты сам увидишь.
- Но тогда я не смогу прочесть…
- И правда. Тогда я выбираю письмо.
- Может быть, хотя бы не здесь? Надо вызвать кого-нибудь, - сказал я.
- Кого? Хочешь оказаться рядом с моим папа? - ударение на второй слог. Зеленоватые волосы. Марлевая повязка на глазах.
- Нет, но…
- Что?
- Луи понимает, что произошло?
- Нет, совсем нет. Давай немного поможем ему.
- Как?
- Прочитай, блядь, письмо!
Рейни села на пол рядом с телом Луи, сложила ноги по-турецки и поставила локти на колени, чтобы удобнее подпирать голову. Я взял конверт и развернул лист: «О, Луи, мой милый волшебный чудак! Я знаю, что ты не хочешь говорить со мной об этом, но я обязана дать тебе знать, что всецело поддерживаю тебя, потому что неизъяснимо рада, что ты, наконец, решил обратиться за помощью. Невозможно было видеть, как ты каждый день гаснешь и ждёшь невесть чего. Прошу тебя, не думай, что ты слаб. Только сильный человек может признаться прежде всего себе, что он не умеет справиться в одиночку. Мы все перетерпели страшную беду, и что в итоге стало с теми, кто пытался бороться сам? Где они теперь? Эмбер, Девона, Джейк Младший, Вигго… Я не могу писать их имена без горести и сожаления. Я так боялась, что ты станешь одним из них. Мистер МакКено - великий человек! Ты можешь поверить мне, потому что я расспрашивала о нем. Он может быть немного сварливым, но никогда не оставит без помощи нуждающегося. Неужели он, чудотворец и избавитель, не стоит твоего внимания? Конечно стоит! Не могу передать, как тепло и спокойно я стала видеть наше будущее. Когда ты вернешься, твой недуг уже станет исчерпанным переживанием прошлого. Ты знаешь, как сильно я люблю тебя, Луи. Ты знаешь, что я хотела бы пойти с тобой и я не нахожу себе места из-за того, что ты решил поехать один. Но я понимаю. Я все понимаю. Ты устал и тебе тяжело носить маску благополучия. Ты хочешь побыть один и призвать всего себя в это путешествие к себе самому. Я хочу верить, что мы - все мы- не обречены, и ты взял на себя смелость наделить меня этой верой, ведь твои глаза, твои озорные внимательные глаза снова озарятся светом любви к жизни! Мистер МакКено поможет тебе. А значит и ты сможешь помочь другим. А я всегда буду рядом с тобой и мы сделаем все, что потребуется, чтобы мы и окружающие и встречающиеся нам люди были немного счастливее. И прошу тебя, не думай о деньгах. Ведь если бы ты продолжал носить этот кошмарный недуг внутри себя, никакие деньги не смогли бы вернуть тебе радости от каждого дня. Деньги - это возможности, и я не знаю иного способа правильно их использовать. А потом мы заработаем еще больше и сможем построить дом, в котором будет царить покой и уют. Важно ведь не то, какого цвета стены, а как мы внутри них самоощущаемся. У нас на всё будут силы, интерес и желание, потому что мы вместе будем голодны до жизни, до ее добрых благ и даров. О, мой милый благословенный Луи! Сколько раз нам еще предстоит видеть прекрасное на каждом шагу! Сколько чудес поджидает нас в этом надломленном, но стойком мире! Я так глубоко воодушевлена тем, что ты снова сможешь видеть и любить их и помнить каждое из них. Ты делаешь великий важный шаг навстречу светлому торжеству преодоления всех твоих невзгод и печалей! Я вся с тобой, каждой волнующейся клеточкой, каждой восторженной мыслью! Я жду тебя, жду твоего возвращения, жду, как мы бесцельно шатаемся по улицам, смотрим игры Быков, восхищаемся их триумфам и сокрушаемся от ошибок. Ничто не сможет помешать нам любить жизнь - твою и мою и нашу жизнь, - я всегда верила в это, всегда ценила любую невзгоду, обраненные глупости и всеприсущие слабости, потому что все они закаляли твою силу и решимость. И вот теперь ты едешь к мистеру МакКено, мой лохматый невинный ангел, моя шебутная звезда! Я плачу, дорогой мой, я тронута и растрогана тем, что сумела помочь тебе, не отвратила тебя от веры в живое будущее, что не назидала и не наседала, что сумела понять твою точащую тревогу и не испугалась её. Мир подарит нам мириады важных мгновений, и ты сумеешь прожить каждое из них, открыто приветствуя их цветущей душой. Пускай болезненный хаос очерствил и ожесточил тебя, пускай лишил причин подниматься с постели утром, но все уже осталось позади. Мы будем кем только захотим - странниками, поэтами, искателями, домоседами, безалаберными потребителями - ведь это наши жизни и наше время. Только представь что случилось бы, если бы тебе не хватило храбрости и разумения услышать тонкий путеводный зов исцеления. Пускай эпидемия и осталась позади, но ты стал бы жить в еще худшем кошмаре - кошмаре собственном, внутреннем, взращенном твоим же усердием. Но этого не случилось бы. Ведь я знаю тебя, мой любимый Луи! Если не сейчас, то ты сумел бы сделать это позже, неважно когда, я прошла бы и перетерпела бы все вместе с тобой и помогла бы тебе и мы обязательно успели бы. Если бы это было нужно, я бы донесла тебя на руках. С любовью, Мими». Закончив читать, я вернул конверт Рейни.
- Ему это нужнее, - сказала Рейни, втянув воздух через зубы, - пусть остается при нём. Пойдём. Нам надо покинуть это место.
- А Луи?
- Думаю, он пойдёт с нами.
Подчиняясь отупляющей панике, я сошел с хаусбота вслед за Рейни. Дополнительная тяжесть кислородного баллона Лэйлы Баньяры, лежавшего теперь в моей сумке, непривычно оттягивала плечо. МакКено не боялась возможных свидетельских показаний, не считала нужным считаться с нормами социального поведения, не терзалась сожалениями. Её естественная лёгкость, имевшая непреодолимый шарм в любых других обстоятельствах, вбивала мне в темя кромешную жгучую тревогу, за которой трудно было рассмотреть причины спокойствия дочери Апостола Сна. Она могла делать с паломниками все что угодно, чтобы обеспечить себе спокойствие: вселять иллюзии в их глаза, затмить рассудок, скрыть нас в пелене невидимости. Она могла делать с ними все, что уже делала со мной.
Джуджион проявлялся ярким красным куполом тумана над двумя палатками, стоящими обособленно, и огромными прозрачными каплями, которые висели над побережьем в прервавшемся падении. Они отражали тусклый сумеречный горизонт и переиначивали его. Вбирали свет и возводили в иную степень, чтобы вернуть неузнаваемым. Рейни подошла к одной из капель вплотную и стала рассматривать свое отражение. В нем она была именно такой, какой я ее видел. Капельное искажение не распространялось на дочь Апостола Сна.
Она достала телефон и попросила меня найти номер Джазара Матуриана. Через час после звонка он забрал нас от монумента Тандера Дэвиса и отвез в Голден Баррел - ликующий и яркий, пронизанный широким двусторонним потоком автомобильного движения. Джазар был крупным быдловатым метисом с саркастической тяжестью в голосе, но от любой фразы, которой он делился с Рейни по дороге до Великого Туннеля, веяло извинительной уязвлённостью.

(конец первой части главы)