Мы пробыли в травматологическом пункте около полутора часов. Рана была тяжелой и горячей, как кастрюля с супом. Почти все время, что мы ждали процедуры, Саманта молчала в задумчивости. Я чувствовал свою вину перед ней - перед ее заботливым вмешательством, не требующим взамен ни благодарности, ни повиновения. Мне хотелось смягчить ее внутреннюю борьбу, развернувшуюся между раболепным благоговением перед Джуджионом и трудным принятием моего нежелания сохранять в себе дары Мира Снов. После травмпункта мы съели несколько простых хот-догов из уличного ларька и направились к туннелю «Голден Баррел».
- Ты бывал там когда-нибудь?
- Нет, не приходилось.
- Удивительное место. Хоть я и живу здесь сколько себя помню, не могу к нему привыкнуть. Власти даже пытались предложить внести его в список современных чудес света, но его признали слишком «урбанистическим».
- А что там?
- Ты сам все увидишь.
Мы подъехали к подножию горы медленно и торжественно. Скальный монолит стремился в небеса и увенчевался живой подвижной короной из тонких-тонких, длинных-длинных, белых-белых облаков. Въезд был обрамлен прямоугольной каскадной аркой, вырезанной прямо в камне. Внутри туннеля лежало шесть полос для движения транспорта, а по бокам от магистрали роились яркие залитые неоновым светом кафе, просторные парковочные карманы, клубы с тонированными окнами, искусственные садики с розовым фито-освещением, концертная площадка с оркестровой ямой, стоянки для трейлеров и пестрые сувенирные лавки. Они перемежались с огромными металлическими колоннами, держащими на себе колоссальную горную мощь, как футуристичные безликие кариатиды. Между колоннами были натянуты стропы, украшенные бесчисленным множеством разноцветных бумажных фонариков и трубчатых ветряных колокольчиков.
- Почему я не вижу… Джуджион?
- Почему ты думаешь, что не видишь?
- Обычно он… абсурден и… нелогичен? Непривычен для глаза и уха. А тут все как будто на своих местах.
- «Голден Баррел» тем и примечателен, что в Джуджионе он почти такой же, как в материальном мире. Он - храм. Таких мест немного. Его защищают и оберегают, сохраняют в одинаковом состоянии в обоих мирах. Представь, каково увидеть это место во сне, а потом оказаться здесь наяву.
- Конца не видно… - сказал я.
- Он очень длинный. Почти четыре километра. Целая церемония была, когда его мерили.
- Выходит здесь я и спя и бодрствуя буду видеть одно и то же, но смогу по-разному взаимодействовать?
- Выходит, что так. Почти одно и то же. Но разница стремится к нулю, поэтому ей можно пренебречь.
- Как же различить в таком случае? Сон это или явь?
- Зачем тебе это знать? Ты же приехал сюда, чтобы избавиться от связи с Джуджионом, а не постигать тонкости взаимодействия с ним.
Мне нечего было возразить ей. Она была права, и правота эта основывалась на моих словах. Естественное любопытство осторожно набирало силу и теснило отторжение произошедших перемен, но я не мог переобуваться на ходу. Поэтому ничем не ответил Саманте. «Голден Баррел» выпустил нас на свет и открыл вид на Ардавилл - поражающий обычного созерцателя монументальной вертикальностью, изобилующим размахом и вульгарной роскошью. Но я видел его холодным и безжизненным, как необъятное кладбище великанов, возведших вокруг места собственного погребения непреодолимую стену в виде горной гряды и тем самым отделивших свой вечный покой от мелочных человеческих сутолок. Но не тут-то было.
Саманта Тендерлоин довезла меня до грунтовой дороги, спускающейся к побережью. Внизу, у хлипкого деревянного пирса, покачивался пришвартованный ржавый хаусбот.
- Его зовут Ли Чиддис МакКено. Расскажи ему, что произошло и скажи чего хочешь. Он назовет цену, если возьмётся.
- А… сколько примерно это может стоить?
- Речь необязательно о деньгах.
- Ты не пойдёшь со мной?
- Нет. Это уже было бы слишком.
- Спасибо, Саманта. Запиши мой номер? Может быть, когда-нибудь я смогу быть полезным для тебя.
Я продиктовал ей цифры и вышел из машины. Она уехала торопливо и дергано, и я понимал, почему она спешила. Совсем недавно мне довелось так же покидать Маунт-Гейт. Мне не хотелось спускаться к хаусботу Ли Чиддиса МакКено и сразу бросаться в распростертую пасть неопределенности. Я рассчитывал обезопасить себя и предварительно разведать обстановку, изучить человека, с которым предстояло разделить сокровенную животрепещащую историю. В нескольких сотнях метров от меня - по направлению обратно в город - находился небольшой мотель. Я добрёл до него сквозь тугой, почти резиновый розовый туман, пахнувший березовым дегтем и подкисшим молоком. Через дорогу от мотеля я видел рассыпающийся деревянный амфитеатр, на арене которого лежал скелет кита.
Прилегающие территории мотеля были ухожены и аккуратны - даже педантичны и циничны по отношению к остальной улице. Ветвям живой изгороди была придана идеальная форма. Дорожки выложены белым камнем и, казалось, мылись с чистящим средством каждую ночь. Войдя в мотель, я обратил особенное внимание на администратора отеля. Высокая складная курва с широким лицом, огромными глазами с чуть намеченной монгольской косостью во внешних уголках, с густющими угольными ресницами, точеным носиком, подтянутой грудью и ключицами острыми, как бритва. Увидеть такую на подиуме «Victoria’s Secret»? Да. Под руку с кинопродюсером? Да. В задрипанной глухомани, где никто не придает значения внешности? Да. За стойкой придорожного мотеля? Нет.
В небольшом фойе шумела и кутила молодая пацанская кодла,
но ни у кого из них не вызвала любопытства дива за стойкой администратора в придорожном мотеле. Девушка чувствовала себя уверенно, спокойно и, более того, равнодушно. Она не косилась на поддатую кодлу, от которой разило перегаром. Администратор двигалась плавно - даже величественно. Со стороны казалось, что она репетирует простую, молчаливую, но при этом очень женственную и строгую роль у себя дома. Она ничего не боялась и ее состояние покоя распространялось на все фойе. Даже рев поддатой кодлы не мешал царствующему в стенах умиротворению. За окном капало. Желтое солнце неуверенно просовывалось сквозь обрывистые облака, заглядывало в окна, но на краткий миг, а потом, будто спуганное, ускользало.
Я подошел к стойке и сказал: «Мне нужна комната. Скорее всего, на сутки». Администратор отвернулась к холодильнику со стеклянной дверью, достала из него стеклянную бутылку колы и поставила ее на столешницу стойки, покрытую стеклом. «Комплимент за счет заведения. Чтобы скрасить ожидание, пока номер готовят к заселению». Бутылка быстро подернулась испариной и заматовела. Я взял ее и сел в одно из плетеных кресел в зоне ожидания, где обрушилась поддатая гоготливая шумная банда. Я спорил сам с собой о том, что уже где-то видел этих ребят. На декоративной опоре висела металлическая табличка с напоминанием: «Если в мотеле происходит волнение, ставящее под сомнение спокойствие или безопасность гостей, оно должно быть искоренено наиболее благоразумным и тактичным методом. При невозможности разрешить разногласия или конфликты мирным путем, применяется силовой сценарий. В случае, если волнение исходит от потусторонних явлений, имеет парапсихические свойства или не может быть зарегистрировано ни одним из пяти органов чувств, персонал обязан незамедлительно связаться с Отделом Контроля Эпидимиальных Последствий и изложить суть проблемы. В ситуации, когда гость, попавший под влияние инородного волнения, не подает признаков обеспокоенности, необходимо следовать стандартному протоколу общения и занести в гостевую книгу соответствующую отметку с целью последующей ликвидации ацеклептических следов».
- Я сегодня во сне видел Рианну! - взревел один из парней, обращаясь сразу ко всей своей кодле.
- Ту самую?
- А какую, блин? Ту самую! Мы с пацанами были на каком-то светском рауте, прикинь, бабла туда ввалено было немеренно по ощущениям. Жуть! Бассейны, фонтаны, иллюминация, оркестр, эээ, шампусик, закуски какие-то буржуйские. Сижу и соображаю, каким образом мне так подфартило. Кто я, блин, такой? Мне же, по идее, такие места вообще не положены. В общем, мы с пацанами - с теми, с которыми я уже давно не общаюсь - сидим на здоровом, прикинь, как носорог, белом диване, базарим, цыпочек палим и тут я вижу - около какого-то фирменного стенда, ну, знаешь, как на всяких фестивалях задники с надписями - ажиотаж. Как будто, эээ, голуби на рассыпанный пакет пшена слетелись. Жуть! Я как бы сбоку на это все смотрю... и понимаю, что ажиотаж вокруг знакомого мне силуэта. Смуглая женщина, прическа высокая, бедра, как говорится, крутые. В черном платье. И скромном таком, знаешь, без пошлятины. Думаю, дай, пойду, да гляну, почему вокруг знакомого мне силуэта такой ажиотаж. Смотрю - и сквозь всякие гирлянды, искры какие-то, музыку - она, прикинь! И опять мысль такая же: каким образом мне так подфартило? А она улыбается, поднимает ладошки, позирует, кивает в стороны, нос морщит. А я выпал вообще, замер, мыслей нет. Жуть! И вдруг! Вспыхивает! У меня же фотик в сумке в гардеробе. С шикарным телевиком. Как ломанусь! Думаю, как бы успеть, как бы успеть, чтобы она не сбежала, не упархала. Выхожу из зала и понимаю, что дело происходит в моей начальной школе, прикинь? То есть, я вышел в коридор - и там двери по сто раз перекрашенные, следы от детских кроссовок, плинтуса побитые. Направо дверь в бибилиотеку. Охранник перед телеком дремлет. Классика! Так вот, в следующий момент я уже захожу обратно в зал с фотоаппаратом, а она у бара стоит, облокотившись так. Одна совсем, вокруг как будто, эээ, ореол неприкосновенности, безмятежности какой-то. Свет сиреневый и голубой, красивый, она красивая, но обычная при этом, тихая, просто ждет напиток. Я фотоаппарат на изготовку - и давай прямо издалека щелкать без остановки, сколько скорости у затвора хватает. А она увидела, подстроилась, улыбается. Смотрю, на экране кадры проскакивают, где у нее то глаза прикрыты, то выражение лица какое-то неудобное - очень неглянцево получается, как будто обычного человека фотографируешь. Я щелкаю и все ближе подхожу. Она пьет что-то из стакана через трубочку и скалится кокетливо, поглядывает на меня, как будто косится, прикинь! Ну явно позирует. Я подошел уже почти вот-вот и соображаю, что надо совместный снимок сделать. Тянусь к какому-то типу, чтоб его за рукав дернуть и попросить нас сфоткать, а она меня опережает, представь? Жуть! Показывает чуваку на фотик, и он у меня его забирает. Я к ней оборачиваюсь, у меня внутри все наперекосяк, слова сказать не могу, и только пальцем тычу то на фотоаппарат, то на нее, то на себя. И она мне говорит: "Давай, каэш, чо ты". Прикинь? Я рядом с ней встаю, слева, как по этикету, она мне левую руку на плечо кладет, как обвила прямо, и правую к моей левой ладони тянет. Я правую… эм, да, правую руку тихо так - на бедро ей, еле касаюсь, чтобы в любой момент убрать можно было, чтобы она не подумала там ничего. Но она ничего не говорит мне, только чуваку с моим фотиком какую-то установку дает. Я левую руку поднимаю, чтобы как бы ее руку поддержать что ли, как в танце медленном ладонь девушки держишь, ну, знаешь, вся поза такая получается, только развернутая к объективу немного... И она как спиралью вокруг моей руки своей рукой обвела, пальцами ощупала - тонко так, аккуратно. Как будто искала место поуютнее, как кошка. И уложила свою ладонь в мою. Я и татухи все эти ее вижу, и чувствую неестественную прохладу какую-то, гладкость, не знаю, как будто нектарин из холодильника достал. А сам горю весь! И потом я проснулся. Еле дышал. Это так мощно было! Как вот по-настоящему, знаешь, если бы не знал, что после случившегося я проснулся, я бы и не подумал, что это сон. Хочу теперь ей письмо написать.
- Это отличная мысль. Но писать ты его будешь не здесь. Мест нет.
- Как нет мест? - взбрыкнул рассказчик.
- Эй ты! - крикнул он в сторону администратора.
- Джейк, ну-ка сиди! - шикнул кто-то.
Но Джейк вспрыгнул из кресла и, спотыкаясь о ноги братвы, поскакал к стойке. Он вопил, размахивал руками, звонил в звонок, привинченный к стойке, а администратор тихо, вежливо и безэмоционально парировала гневливые выпады дебошира. Перед ее манерой общения не смог бы устоять ни один мужчина, кроме того, который накануне видел неотличимый от реальности сон с участием обожаемой звезды. После нескольких минут безрезультатного диалога, в процессе которого дебошир свирепел все сильнее, из двери в служебное помещение появились два огромных горноплечих мужичилы в сливовых водолазках. Воротники трещали на вепрьих шеях. Джейк был обезмолвлен и заломлен моментально. В следующий миг он исчез за дверью служебного помещения.
Кодла притихла. Они говорили вполголоса, рассуждая о том, как вызволить товарища, но я не успел узнать, чем закончился их разговор. Администратор показала мне ключ и мягко кивнула. Я подошел к стойке.
- У вас есть снотворное?
- С радостью предложу варианты. Мягкое средство или чтобы наверняка?
- Помягче. Просто устал, а днем спать не могу.
Она положила передо мной облатку с двумя капсулами и сказала, что питьевая вода есть в номере. Я расписался в журнале, оплатил по прейскуранту и суетливо поднялся на второй этаж по уличной лестнице.
В номере было опрятно, свежо и мрачно. Свет не желал проникать сквозь тяжелые гардины и оставался разливаться по улицам. Я выпил обе капсулы снотворного и очень скоро оказался около плавучего жилища Ли Чиддиса МакКено. Он сидел на кресле перед открытым окном. У него болело колено. Ветер дул слоями - теплыми и прохладными. Теплые слои приходили с неба, прохладные - с воды. Хаусбот старика Чидда был таким же скрипучим и грузным, как его владелец. Ли Чиддис МакКено не ждал гостей. Он ждал, когда, наконец, пойдёт дождь, и колено перестанет болеть. Старик Чидд не ждал гостей, но они явились - без стука вошли на скрипучий и грузный хаусбот.
- Подите к черту, не хочу никого видеть.
МакКено нравилось, что он может говорить все, что взбредёт в его тяжёлую голову, и ему за это ничего не было.
- Вы можете не смотреть на нас, мистер МакКено, - ответил один из нежданных гостей, - мы можем что-нибудь сделать для Вас?
- Почините дверь.
Гости покопались у входа, знакомясь с недугом замка, и ушли. Старик Чидд, каким бы грузным и скрипучим он ни был, не испытывал других болей. Ему не на что было жаловаться врачам, он не соблюдал диет, не следил за уровнем сахара в крови и давлением. Но зато когда болело колено, оно вмещало в себя всю нереализованную боль, положенную возрасту и весу Ли Чиддиса МакКено.
- Папа, кто приходил? - спросил голос из соседней комнатухи.
Голос называл своего родителя на французский манер и с характерным придыханием акцентировал ударение на второй слог. Папа.
- Твои прихвостни, - прогудел Ли Чиддис МакКено.
Голос вышел в комнату, где сидел старик, и облекся в девушку. Она была совершенно голой.
- Не поворачивайся, папа, я не одета.
- Не хочу никого видеть.
- Ну чего ты, па?
- Я не в настроении.
- Ты уже двадцать пять лет не в настроении.
Девушке было двадцать пять лет. Так она подчёркивала, что никогда не видела своего папа в хорошем настроении. На самом деле она видела, но не помнила этого. Быстро забывать все хорошее - это одна из фундаментальных черт всех совершенно разных людей, делающая их похожими. Дочь Ли Чиддиса МакКено посмотрела на меня и качнула бедрами, улыбнувшись с мягкой лукавой таинственностью.
Слоистый ветер донёс до старика Чидда запах сна, излучаемый телом дочери.
- Ты хорошо спала?
- Да.
Ли Чиддис МакКено повернул к ней свою тяжёлую голову и посмотрел прямо в глаза - мимо коленей, бёдер, талии, груди, плеч, шеи и губ - прямо в глаза. Бесстрастно и остро - только чтобы убедиться, что дочь не врёт. Так на неё, совершенно голую, никогда не смотрел никакой другой мужчина. Других мужчин не интересовало, врет ли она, когда она стояла перед ними совершенно голая. Их не интересовало, хорошо ли она спала. Ее звали Рейни. В честь избавления от боли в колене. Рейни МакКено. Многие мужчины хотели произносить это имя рядом со своим. Но когда у кого-то из них появлялось на это право, пропадало желание. Более близкое знакомство с Рейни МакКено обнаруживало, что она шибанутая на всю свою легкую башку. Какой бы набор качеств не приписывали этому свойству воображение и опыт, едва ли дочь старика Чидда соответствовала этим качествам. Рейни не впадала в приступы ярости, не действовала по наитию таинственных голосов, никому не докучала навязчивыми религиозными проповедями. Дочь старика Чидда жила в другом мире, и поэтому воспринималась миром обыденным, как безумица. Ладить с ней умел только Ли Чиддис МакКено и, более того, имел в этом жизненную необходимость. Только Ли Чиддис МакКено сохранял за собой право произносить имя Рейни МакКено рядом со своим.
- Папа, я хочу послушать музыку. Где она сегодня?
- Под кухонным столом.
Старик Чидд переносил деревянный квадратный ящик с виниловыми пластинками на другое место с каждым восходом солнца. Только после этого начинал утро - чистил зубы и варил кофе. В некоторые дни он подолгу не мог определиться, где расположить музыку, и утро не начиналось.
Ливень грянул вместе с джазом. Рейни умылась от запаха сна и оделась в обтягивающий бордовый сарафан. Собрала зеленоватые волосы на макушке. Она выглядела свежо и дерзко, как порочная ягода.
Гости вернулись вымокшими до нитки. Они специально ждали вблизи, потому что знали, что осадки избавляли старика Чидда от боли, и он становился благосклоннее. Гости принесли инструменты, новую пружину ригеля, и принялись за ремонт замка. Они расселись вокруг открытой двери и совершенно не обращали внимания на Рейни, которая ходила подле них на мысочках, подпевая похрустывающему винилу Нины Симон, перегибалась через их мокрые плечи и очень хотела дать хоть какой-нибудь совет. Но Рейни совсем ничего не знала о замках, винтах и пружинах, поэтому   ничего не советовала, а просто следовала тексту песни.
«Что вам нужно?» - спросил Ли Чиддис МакКено, когда дверь снова стала запираться. Гости рассказали ему о друге, впавшем в сомнамбулическую кому. Он сидел в ванной материного дома третий день, мастурбировал на разный манер и лишь изредка выходил в спальню родительницы, чтобы задавать ей один и тот же вопрос. Когда мать отвечала, он вспоминал, что уже получал ответ, и предлагал показать самого себя психиатру. «Со мной что-то не так, мам, давай попросим помощи». Но эти проблески быстро гасли в бездне помутнившегося разума, и бедняга возвращался в ванную. Когда друзья Рейни МакКено пришли проведать его, он стоял на коленях на кафеле ванной комнаты совершенно голый и переносил воду с пола в раковину ладонями. Это выглядело, как подношение. Мать держалась в стороне, потому что была растеряна. Она не знала, что за дребедень происходит с сыном, как ему помочь, и как не навредить помощью ещё сильнее. Старик Чидд выслушал незваных гостей, отремонтировавших замок на его дряхлом хаусботе, но ответа на свой вопрос так и не получил.
- Так что вам нужно от меня?
- Мы просим Вас помочь нашему другу, мистер МакКено.
- Помочь в чем?
- Помогите ему проснуться.
Ли Чиддис МакКено поднялся и пошел к двери. Если бы гости не посторонились, он бы раздвинул их, как атомный ледокол раздвигает попадающиеся на его пути твердые толщи мерзлоты. Друзья Рейни вышли вслед за ним и указали на машину, на которой приехали. Дочь старика Чидда скользила рядом и оглядывалась на меня. Я перемещался вместе с экипажем помощи мысленно и воздушно, словно стараясь оставаться на виду у Рейни, словно мое присутствие добавляло в ее путешествие каплю манящей непозволительной возбужденности.
Ли Чиддис МакКено оказался у дома родительницы пострадавшего против своего желания, но он был обязан друзьям Рейни за оказанную услугу. Свет был резок и чист после дождя. Дверной замок в доме работал мягко и отчетливо.
- Кто Вы такой? - спросила понурая крупная женщина с порога.
- Я пришел к Вашему сыну.
- Мне ничего не нужно.
Старик Чидд медленно обернулся и с вопросительным презрением оглядел друзей Рейни, мнущихся позади, как щенята.
- Так дела не делаются. Вы должны были предупредить мадам, - сказал Ли Чиддис МакКено.
- Он поможет ему, - сказал один из щенят.
- Я приехал сюда с другого конца города. Дайте войти.
Не дождавшись ответа, старик Чидд потеснил родительницу и вдвинулся в дверной проём, точно плавучая гора. Хозяйка вязла телефон и набрала «911».
- Это улица Гифтен, 1272. В мой дом проник незнакомый мужчина.
- Что Вы делаете? - спросил один из щенят.
- Да, он угрожает моей безопасности и безопасности моего сына.
- Да вы чо! - тявкнул один из щенят, - в чем проблема-то?! Это же Ли Чиддис МакКено, на вашем пороге, сам! Какого ляда вы творите?

Старик Чидд нашёл ванную комнату по запаху сырости и спермы. Рейни скользнула вслед за отцом и оглядывала незнакомое жилище с озадаченной надменностью, будто потенциальный покупатель недвижимости, обладающий суммой денег, которая превышает требование продавца. Изучая дом и периодически обращая внимание к его хозяйке, мисс МакКено говорила: «В так называемом Аду на самом деле нет кипящих котлов и чертей с вилами. Ад - это постоянное ощущение пагубной страсти, которую не можешь удовлетворить. Если ты закоренелый курильщик, то у тебя будет сигарета, но ее нечем будет поджечь. И Рай - противоположность этому ощущению. Неиссякаемое светлое вдохновение, которое всегда реализовывается».
Пострадавший сидел в ванне на корточках под чихающими потоками воды, спиной к двери. Все его тело методично пульсировало в такт рукоблудию. Я вгляделся в его бледное мокрое лицо и узнал Тайта Слинкера. Бойкого парнягу, пытавшегося помочь мне и Лэйле Баньяре перед самой Бурей. Буря причинила вред и ему, но это волновало его меньше, чем девушки в кожаных бондажных комплектах и кружевных корсетах, творящие эротическую фантасмагорию на бильярдном столе в кафельном зале. Вы можете представить это действо так, как Вам нравится - и плод Вашей фантазии будет походить на то, что видел Слинкер. Вы можете представить и то, к чему испытываете отвращение, и все равно поймёте, свидетелем чего был Тайт. Он не знал, сколько девушек принимает участие в действе, потому что их   лица постоянно менялись, но периодически повторялись, а тела были переплетены. Стены, умощенные чёрной глянцевой плиткой многократно отражали девчачьи фигуры, переливание которых походило и на ленту Мёбиуса, и на потрясающую красоту, и на треугольник Пенроуза, и на омерзительный разврат, и на множество Мандельброта. Кошмар же Тайта Слинкера состоял в том, что он, будучи зрителем, не мог стать участником. Но и перестать быть зрителем возможности не имел. Если бы друзья Рейни МакКено знали это, они смогли бы сформулировать просьбу к старику Чидду точнее.
На третий день созерцания Тайт Слинкер практически полностью потерял связь с материальностью - от голода, выбросов фенилэтиламина и эндорфинов, пребывания во влажной среде и скопления молочной кислоты в мышцах. «Ему нравится, папа», - ударение на второй слог. Собранные на затылке зеленоватые волосы. Бордовый сарафан. Старик Чидд обхватил шею Слинкера медвежьей пятерней и вставил два пальца второй руки в рот бедолаги - настолько глубоко, насколько позволяла их длина. Тайт поперхнулся, но продолжал мастурбировать. Рвотные спазмы потянули из желудка кислую приторную слизь, и она смешалась с кровью Ли Чиддиса МакКено, проступающей на его пальцах из-под зубов Слинкера. Теперь на фоне переливающихся лобызаний он видел Рейни. Она стояла прямо перед ним, сложив руки на груди и тоже наблюдала за действом, разворачивающимся на бильярдном столе.
- Эй, или иди к ним, или не мешай мне смотреть, - сказал Тайт Слинкер.
- Ты их знаешь?
- Не знаю.
- Я могу тебя с ними познакомить. Вдруг, тогда им проще будет принять тебя к себе.
- Они знают, что я… ну…
- Что ты хочешь стать частью всего этого? О, конечно. Конечно знают.
- Это все так правильно выглядит. Как золотое сечение. Вдруг я нарушу гармонию? Отойди, мне не видно.
- Отойди сам.
- Мое место здесь!
- А что это за место?
- Я не знаю. Отойди, говорю, меня наружу сейчас вывернет.
- Пускай. Тебе надо отвлечься.
Тайт Слинкер согнулся, сел на корточки, закрыл глаза. Рейни была последней, кого видел спящий. Бильярдный стол, чёрная плитка и девушки свернулись перед ним в пульсирующую темноту. Старик Чидд вынул пальцы изо рта бедняги, но продолжал держать его за шею - чтобы тот не травмировался в случае мышечной гипотонии. Тайт забил руками, поскользнулся и с разбрызгивающим шлепком плюхнулся на тощую задницу. Открыл глаза. Рейни выключила душ и провела ладонью по лицу Слинкера, чтобы капли не застилали ему глаза. Она сидела на кромке ванны, и была первой, кого увидел проснувшийся. «Это было совсем несложно, - сказала Рейни, помогая Тайту привыкнуть к присутствию в реальности, - мне приходилось и обгоревших спящих из пожаров вынимать, и прерывать погони, с чудовищами биться, доставать неподвижных из-под приближающихся поездов, останавливать обрушение зданий. Однажды даже вскрывала огромную змею, которая заглотила спящего. Я знаю, что все это сродни голограммам, но вы-то не знаете. И природа у наполнения снов человеческая. То есть, подчиняется привычным человеческим представлениям и логике. Физике даже, в какой-то мере. До тех пор, конечно, пока не поймешь, что законы реального мира в Дуджионе   - это просто способ хоть сколько-нибудь озонавать его. Но никак не обязательное условие. На самом деле, Джуджиону ближе законы воображения. Кому-то это играет на руку, кому-то, наоборот, проблемы создаёт. Не получится просто выключить голограмму — то есть рассеять образ, который приняла энергия. Голограмму надо истребить, и сделать это так, чтобы спящий увидел и понял, как это произошло - в соответствии с его представлениями о бытии. Как именно миновала угроза. Иначе подсознание не освободится от страха перед ней».
Когда патрульный экипаж прибыл на место вызова, там осталась только миссис Слинкер и ее рукоблудный сын. Впервые за несколько дней он оделся и ел. Он сидел за кухонным столом перед тарелкой жиденького пюре и вспоминал, как жевать и глотать. Офицер Кит Кьюннинг выслушал жалобы хозяйки дома, но не обнаружил состава преступления. Для рядового служителя закона инцидент выглядел, как бытовое разногласие - и не более того. Записав основные приметы нарушителей спокойствия миссис Слинкер, офицер Кьюннинг сел напротив Тайта. Парень смотрел сквозь темно-синюю форму, вычищенный значок, мягкую кожаную кобуру, сквозь стены дома, сквозь весь привычный мир - в мир другой. И видел его так же, как засыпающий человек видит фантомные образы, как слышит красивую незнакомую музыку или отрывистые реплики далеких голосов - ощущениями. Но Слинкер не засыпал. О нет, он бодрствовал и мыслил с аналитической ясностью. Он уделял все ресурсы тому, чтобы понять, как в крошечную ветхую ванную комнату дома его матери умещается высокий просторный зал, умощенный чёрной плиткой. Умещается прямо сейчас. Тайт ощущал этот зал за стеной гостиной - там, где в скромном закутке стояла пожелтевшая раковина и тесная чугунная ванна. Слинкер отвечал на вопросы Кита Кьюннинга размыто и уклончиво, инстинктивно защищая Рейни МакКено, потому что не мог отправить на амбразуру человека, обещавшего исполнение мечты. Призрачная надежда лучше ее отсутствия. Офицер быстро закончил разговор и напоследок поинтересовался у миссис Слинкер, не употребляет ли ее сын психотропные или наркотические вещества. «Я не знаю, мистер Кьюннинг. Он редко приезжает ко мне». Сердобольная родительница и словом не обмолвилась о том, что в течение почти трёх последних дней Тайт пребывал в ненормальном состоянии. Она боялась, что упоминание об этом перед лицом власти может навлечь на ее чадо - или исчадие - проблемы. «Нам придётся отправить парня на медицинское освидетельствование, - сказал офицер Кьюннинг, - а Вас, миссис Слинкер, я попрошу пока не уезжать из города. Нам нужно будет составить фоторобот налетчиков». Когда хранитель порядка покинул стены дома миссис Слинкер, ее сын дошёл до ванной комнаты и заглянул внутрь через приоткрытую дверь. Никакого чёрного кафельного зала там не было. Но Тайт не поверил своим глазам. И правильно сделал.
Офицер Кьюннинг позвонил миссис Слинкер очень скоро. Родительница наскоро записала адрес полицейского участка и сообщила сыну о намерениях правоохранительных органов. Тайту было наплевать на медицинское освидетельствование, потому что он не принимал никаких препаратов - одобренных министерством здравоохранения или запрещённых. Эпидемия Ночных Кошмаров обошла его стороной, и ему не требовались медикаментозные вмешательства для скрашивания болезненного состояния. Оттого трёхдневный припадок оказался ещё более абсурдным явлением, чем все то, что происходило со страдавшими от нарушений сна. Однако, причины для беспокойства перед посещением логова легавых у Слинкера все же были. Рейни МакКено. Лёгкая невозмутимая свидетельница порока. Непринадлежащая ни миру сна, ни миру материи, и необремененная их законами. Загадочное магическое существо, сулящее воплощение мечты. Ее нужно было предупредить. Обезопасить. Тайт писал короткие сообщения наиболее близким товарищам, пытаясь   выяснить, кто она такая. Откуда она пришла. И после одного из сигналов, оповещающего о входящем сообщении, Слинкер прочёл: «Помнишь старика Чидда? Это его дочь». Тайт помнил старика Чидда - угрюмую седую гору сосредоточенности, живущую за счёт взаимовыгодной помощи страдающим от нарушений сна.
Вечер ещё не был поздним, но оранжевое солнце уже теряло силу. Сухая зелёная улица пылала накопленным за день жаром. Серый асфальт, пешеходные дорожки и крыши домов отдавали его в воздух, который, казалось, мог воспламениться от искры. Тайт приехал к заливу на такси, когда небо обрело тяжёлый сиренево-желтый цвет. Парень торопился, как только мог в его удручающем физическом бессилии. Хаусбот малочисленной семьи МакКено мягко плюхал на бурой волне, а сам старик Чидд рыбачил с побюережья поблизости. Тайт Слинкер приблизился к нему с благодарным благоговением и заметил, что чуть выше по течению, среди переливчатой ряби и редких сочных листьев водяных лилий купается Рейни. Она что-то тихо напевала, водя под водой белыми плавными руками.
- Мистер МакКено…
- Привет, бедолага. Оклимался?
- Ну…
- Если собираешься мямлить, топай отсюда.
- Нет, я… хочу выразить Вам признательность. И ещё, нас с матерью вызывают в участок, собираются составлять ваши фотороботы.
- Не живётся ей спокойно?
- Не знаю. Я стараюсь понимать ее, ей несладко приходилось.
- А мне что прикажешь делать?
- Просто хотел предупредить Вас. И поговорить с Вашей дочерью.
Ли Чиддис МакКено немного изменился в лице. Тайт не заметил чуть более собранных к переносице бровей старика Чидда. Не заметил его чуть более стиснутых зубов. Не заметил, как качнулись грузные покатые плечи. Никто, кроме меня не заметил этого.
- Если она не против, - сказал старик Чидд.
Тайт прошёл вверх по течению, не отказывая себе в удовольствии наблюдать за Рейни. Ее фигура была нагой и размытой под чистой толщей воды. Девушка напевала забавную детскую песенку, иногда закрывала глаза в наслаждении от купания и вся как будто бесконечно растворялась в ласковой мощи окружающей ее природы. Тайт сел на берегу и осторожно окликнул Рейни.
- Ого! Привет, мистер Слинкер.
- Привет… мисс МакКено.
- Чего пришёл? Искупаться?
Рейни стала выходить из воды, прикрывая грудь локтями, и попросила Тайта бросить ей полотенце.
- Непривычно видеть здесь человека. Бодрствующие не заходят так далеко по берегу, а спящие редко попадают к нам, потому что вокруг вода. Она огораживает нас. Папа специально выбрал такое место. Люди боятся воды - ее глубины и темноты - и не важно спят они при этом или нет. Утонуть - это как упасть с большой высоты, только медленнее. В обществе ведь есть устоявшееся мнение, что человек просыпается после падения во сне, потому что, якобы, мозг не знает, что находится по ту сторону жизни. На самом деле, человек просыпается потому, что находился по ту сторону жизни до падения. А ты, значит, не испугался ни воды, ни падения, ни папа. Иногда я вижу, как рыбаки собираются робкими стайками на своих глупых лодочках и ждут, когда я выйду купаться или просто посидеть на пирсе. Они такие забавные!
- Я пришел, чтобы ты познакомила меня с ними.
- С кем?
- С теми, кого я видел у себя в ванной.
- Серьезно?
- Ты же обещала.
- Я не могу этого сделать, - сказала она.
- Не можешь? Что значит не можешь? Ты же обещала.
- Мне нужно было придумать что-то, чтобы вытащить тебя оттуда. Только и всего.
Что случится с человеком, у которого отобрали мечту? Цель? Которому обрубили связь с единственной движущей силой. Возьмите свою самую глубокую и великую надежду, и откажитесь от неё. Что случится с человеком, который отобрал мечту? Тайт набросился на Рейни МакКено, повалил на густую подсыхающую траву, сжал руками ее голову и продавил глазные яблоки. Они поддались остроте неостриженных ногтей и лопнули, как большие полиэтиленовые пузырьки на упаковочной пленке. Рейни вскрикнула, сомкнула веки, но Слинкер все равно чувствовал ее взгляд - вязкий и всеобъемлющий. Старик Чидд обернулся на крик, увидел дочь, лежащую прижатой к земле, и кровь, текущую из-под рук Слинкера. Побережье залива качнулось и завибрировало. Воздух похолодел и разредился. Под землей зарокотал глубокий утробный гул - будто на поверхность из самых раскалённых недр стремился выбраться огромный древний исполин. Плакучие ивы взбросили лысые узловатые ветви в небо - потемневшее и опустившееся, сгущающее над заливом тяжёлые вязкие лоскуты синего дыма. Тайт Слинкер озирался по сторонам, замерев. Его душераздирающий гнев уступил место кошмарному оцепенению. Рейни взяла Слинкера за предплечья и отстранила его руки. Она смотрела на него ясными глазами - из мира, в котором привыкла жить, смотрела спокойно и властно. Так, как создатель смотрит на своё создание.
- Что происходит?
- Если папа доберется до тебя, тебе не выбраться. Ты останешься здесь.
- Где это - здесь?
- Там, где тебе не место.
- Рейни, я не хотел…
- Перестань. Ты хотел. Но все это зря.
- Прости меня, Рейни, прости меня!
Старик Чидд приближался валкими тяжёлыми шагами, пытаясь бежать. Это приближение несло за собой совершенно незнакомое для Тайта Слинкера ощущение - тянущее, тёмное и невероятно могущественное, отодвигающее на задний план все остальные чувства. Это ощущение знакомо людям, впадающим в кому. Людям, пережившим автокатастрофу. Людям, борющимся с тяжёлыми болезнями. Приведите другие примеры сами, если ещё не поняли, что Тайт терзался гнётом околосмертных переживаний. Разглядев Ли Чиддиса МакКено сквозь кусающийся воющий дым, вихрящуюся в ураганной пляске листву и густой предгрозовой мрак, Слинкер всклочил в полный рост и хотел бежать, но не мог двинуться с места. Его тело ослабло, усохло и опустилось на траву рядом с Рейни, укрывающейся мягким белоснежным полотенцем.