Глава 10

Пока я смотрел на неё, и не верил своим глазам, пока я думал о списке вопросов, которые написал Луи, пока я прикладывал оставшиеся усилия, чтобы не гадать о нераскрывшемся замысле мистера Биссела, пока я жалел - и укорял себя за это чувство - Элис, пока я пытался балансировать в своей новой, изменившейся до неузнаваемости жизни, мир говорил о бюро «Антифиар». Появлялось все больше людей, которые не скрывали восторга от спокойного сна. Социальные сети кишели хвалебными дифирамбами, в новостях показывали Джерри и миссис Дэйл, которые со слезами на глазах благодарили бюро за надежду на исцеление от всеобщего недуга. Медиапространство обрастало домыслами и легендами о колдунах и ясновидцах, творящих чудеса со страдающими от бессонницы людьми. Представители фармакологических компаний комментировали общественный восторг со снисходительной иронией. Они делали вид, что воспринимать всерьёз успехи бюро «Антифиар» бессмысленно, так как случаи единичны и, скорее всего, были совпадением. Но на самом деле они боялись упустить золотую жилу. «Химтек» и прочие игроки фармакологического бизнеса чувствовали, что все их многомиллионные исследования, солидный штат квалифицированных специалистов и дорогостоящие лаборатории стали предметом насмешки со стороны крошечного местечкового предприятия. Пока социальные сети пестрили разговорами о результативности процедур и терапий, предлагаемых «Антифиар», его аналитики получали все больше заявок от страдающих людей. Но никто, совершенно никто не говорил и даже не выдвигал хоть сколько-нибудь близких к правде гипотез о том, как на самом деле бюро помогает людям не видеть кошмары.

- Как ты нашёл меня? - спросила Арнелла, подойдя ко мне, - они тебе рассказали?
- Нет. Это просто случилось.
- Я давно хотела с тобой познакомиться. Нам нужно уйти отсюда. Вдруг кто-нибудь из них увидит, что мы общаемся вне Джуджиона.

Она детско хмурила брови под своей спортивной шапкой, заломленной на затылке, как у настоящей уличной хулиганки. Она пахла корицей и ментолом - от кофейни, в которой работала, и от сигарет, которые курила. Арнелла с подозрением смотрела вокруг крупными серыми глазищами, и выпускала дым через нос. Пока мы шли, мы говорили открыто и без смущения первого знакомства: как будто мы уже давно вот так ходили и говорили. Это происходило потому, что Джуджион сблизил нас. События, пережитые там, сплотили меня с Арнеллой. Мы оба знали, что здесь мы можем полагаться друг на друга, как и там. Мы мыслили вровень, ощущали одни и те же эмоциональные колебания от фраз и мимики, проявляющихся в разговоре. Я был уверен, что никогда и ни с кем не говорил так развёрнуто и спокойно. Остальные собеседники казались мне далекими от моей точки зрения, от ее подноготной, были неспособными разделить и развить действительно волнующие и важные темы. А Арнелла могла. И делала это не задумываясь, следуя тому же течению мысли, что и я. Джуджион сделал незнакомцев родственными душами.

Мы пришли к ней домой и быстро разделись. Быстро и неудобно, застревая в штанинах и путаясь в тонкости ее белья. Но неудобство не смутило ни меня, ни ее, потому что мы пришли не затем, чтобы красиво раздеться, а чтобы перевести неосязаемую близость в физический эквивалент. Арнелла была решительна и нежна. Я вспоминал о ее поцелуе с девушкой-мясником, которой она откусила язык, и мне было стыдно за то, что меня возбуждала память об этом. Арнелла, скорее всего, разделяла мое возбуждение и мой стыд, но это распаляло ее ещё сильнее, и она прикусывала мой язык. Напоминала. Ей было трудно достигнуть оргазма, но когда это произошло, она сдалась окончательно. Она стала хрупка и практически транслюцента - всего на несколько минут, но я видел, как вся ее защитная хулиганскость отступила.

Почти утром мы вышли на стонущий от холода балкон. Немного поговорили о вечности блаженной зимы, о ее блаженной вечности и вернулись в местами влажную - будто подтаивающую - постель. Я думал о том, что когда-нибудь попрошу Арнеллу сделать несколько обнаженных фотографий в зеркале. И больше в таких фотографиях меня возбудило бы то, что они неизменны, как явление, чем изображенные на них силуэтные очертания женского тела. Я мог позволить себе реагировать на такую дешевую и некультурную эротичность, потому что Арнелла была совсем не глупой.

«Я никак не могу определить, - говорила она, — какой исход после попадания в автокатастрофу лучше: остаться живым инвалидом или умереть сразу».

Я невольно представлял, как Арнелла делает обнаженную силуэтную фотографию, сидя в инвалидной коляске. Не дождавшись от меня ответа, она сказала: «Скоро придёт Оскар». Оскар Браун был онейрологом и проводил когнитивную терапию - тем самым помогал Арнелле избавляться от кошмаров. Она выпила снотворное, попросила меня сварить кофе и открыть замок входной двери. Оскар появился точно в назначенное время. Он вошёл сам. Разувшись до голых ступней, он ходил вокруг Арнеллы точно по хрупкому пресному льду и носил в руках чашку с невыносимо горячим кофе, сваренным мной.

- Ты останешься с ней, если она станет недееспособной? - спросил Оскар.
- Есть риск, что с ней что-то случится?
- Гипотетически - всегда.

Я не мог быть уверен даже в том, что останусь с ней, если она будет в добром здравии. Арнелла ни разу не видела Брауна. Он приходил только когда она спала и исчезал до момента ее пробуждения - такими были условия его успешной практики. Но если бы она услышала голос Оскара на улице, в банке или кафе, то непременно узнала бы его - как узнала меня. Браун лёг рядом с Арнеллой и дважды произнёс: «Лиловые волны шипят и шуршат, на небе белила». Я сидел в кресле и наблюдал. Дыхание моей напарницы углубилось. «Ажурный пожар весенних цветений спасается бегством». Дыхание Арнеллы замедлилось. «Ветер стеклянное тело теплом оплетает». Оскар не знал о том, что моя напарница является моей напарницей и занимается уничтожением ночных кошмаров в бюро «Антифиар». Он работал на поверхности - вводил сознание в медитацию и настраивал его на безмятежность. Оскар оперировал тембром голоса, фонетическими особенностями произносимых фраз и паузами тишины. Его метод имел положительное резонансное и психологическое воздействие на сознание, но только в реальном времени. Арнелла пользовалась услугами Брауна лишь затем, чтобы не падать с ног на работе и иметь возможность добраться до бюро для борьбы с первоисточниками кошмаров. Это был замкнутый круг. Откуда она взяла силы на решительность и нежность в постели - оставалось для меня загадкой. Под монотонный переливистый говор Оскара задремал и я. Я почувствовал в руке кожаную петлю. Затем увидел прикреплённые к ней блестящие цепи, тянущиеся к двум ошейникам. Они охватывали шеи двух идущих впереди меня девушек. Обе ступали гордо, но покорно. Под их короткими белыми платьями проступали тугие кожаные комбинации с заклепками и тонкими ремешками. Я сел на чёрный кожаный диван, появившийся в тот самый момент, когда понадобился. Девушки сняли платья и опустились на пол, чтобы слизывать с него белую алкалоидную пыль. Кожаные комбинации поскрипывали, собираясь в складки на местах изгибов плавной динамики тел. Я не видел их лиц, но знал, кто они такие. Элис и Ронда. Их плечи, скулы, шеи и ноги были покрыты микроскопическими каплями пота, придающими телам завораживающий блеск. Я не понимал, что сплю. Элис и Ронда то сближались друг с другом лицами, то отдалялись, чтобы вновь нащупать розовыми шершавыми языками крупинки алкалоида, рассыпанные по полу. Девушки не поднимали глаз выше моей обуви, потому что сверху лил бешеный белый свет, способный выжечь их глазные хрусталики. Элис и Ронда. Они протягивали к моим ногам похрустывающие в суставах руки и выкручивали шеи, непроизвольно прижимались к полу грудью, скрипя чёрными бюстгальтерами. Я не видел, что было вокруг нас, потому что никто на моем месте не видел бы этого. Элис и Ронда. Они дышали глубоко, в голос. Когда они встретились взглядами, движения остановились. Единственным признаком жизни, отличающим девушек от восковых фигур, была мелкая дрожь, бьющая оба тела. Это была моя дрожь и мой вечерний холод. Они прочли в глазах друг друга единственное желание - наброситься на меня. Обе, как по команде, сорвались с места быстрым кошачьим прыжком - готовые вонзиться зубами в мои плечи. Готовые ласкаться щеками о мои пальцы. Рвать мою одежду ярко-красными ногтями. Вдыхать запах моих волос. Сжать жадной хваткой мою шею. Погрузить свои шершавые розовые языки в мой рот. Обсасывать мочки моих ушей. Тереться затянутыми в чёрную кожу промежностями о мои колени. Я увидел их лица, дёрнул петлю с цепями и сказал: «Сидеть». Элис и Ронда. Они сели на пол и притихли. Было ли это моим местом силы и слабостей, о котором говорил мистер Биссел? Почему именно Ронда? Почему именно Элис? Почему не Арнелла? Когда я открыл глаза, она смотрела на меня и плутовато ухмылялась - как настоящая хулиганка, замыслившая пакость ради развлечения. Она вернулась в образ.

- Что тебе снилось? Кошмары?
Что мне снилось? Кошмары?
- В какой-то мере. Оскар уже ушёл?
- Да. Он всегда уходит раньше, чем я просыпаюсь.

Он был неприятен мне, потому что я никогда - ни до, ни после - не видел мужчину, занявшего мое место на кровати девушки так быстро. Поэтому я хотел, чтобы он уже ушёл. В нагрудном кармане моей рубашки лежала его визитка. Я сохранил верность Арнелле даже во сне - бессознательно и добропорядочно. Возможно потому, что не контролировал сон. А она так легко пустила кого-то в свою кровать сразу после близости со мной.

Я понимал, что Оскар был всего лишь терапевтом, но ревность тонка и безрассудна. Я понимал даже и то, что Арнелла могла не знать о расположении Брауна во время сеанса терапии, так как засыпала раньше, чем он появлялся и пробуждалась после его ухода. И это заставляло меня предполагать, что онейролог лёг рядом с ней из-за меня. С целью вызвать во мне ту самую ревность, потому что Арнелла была ему симпатична. Она смотрела на меня сонными глазами. Кровь густела между моих висков тем сильнее, чем больше я размышлял об Оскаре Брауне. «Ты знаешь, что циркадными ритмами обладают не только люди, но и животные? - спросила Арнелла. - А еще - растения и грибы. Впервые об этих ритмах упомянул, кажется, Андростен. Он описывал походы Македонского и зачем-то проследил за положением листьев растения под названием тамаринд. Циркадный ритм - это такой механизм, который должен управлять биологическими процессами организмов в зависимости от дня и ночи, зимы и лета, горя и радости. Ну, зависимости от горя и радости подчиняются только те, кто их способен испытывать. Самое интересное в том, что большинство из тех, кто знает о циркадном ритме, воспринимают его, как результат эндогенных процессов, но его природа возникновения куда более сложная». Я почти не слушал ее, так как мои мысли были направлены в другую сторону, и не поддерживал разговор. Мне было странно то, насколько сильно на меня повлияло присутствие Брауна. Я воспринимал его появление, как предательство родственной души. Мне хотелось выспаться. Принять душ. Посмотреть кино. Я оделся и вызвал такси, наскоро простившись со своей напарницей. Когда дверь в ее квартиру закрылась за моей спиной, на меня снизошло осознание, гласящее, что связь, обретённая в Джуджионе, была неотделима от реальной жизни. Я сел в пригрохотавший к подъезду Арнеллы старый Понтиак и назвал свой адрес.

За окном мелькало все, что мелькало обычно. Я не испытывал ни восторга ни отвращения от улиц; разглядывал озябших потаскух, трущихся о фонарные столбы и высокомерных леди в песцовых манто, проходящих мимо. Разглядывал измученных мамаш с извивающимися в слезной агонии чадами, и представлял, кто из моих бывших однокурсниц, хихикавших над скорбной фаллической символикой монумента Вашингтона, мог примерить не себя роли и типажи, блуждающие по улицам в иллюзии процесса достижения цели. Лил дождь. На светофоре перекрестка водитель такси посмотрел в мою сторону, но сквозь меня, сквозь стекло двери пассажира. Я инстинктивно повернул голову в ту же сторону и увидел в подворотне раскисший бездвижный силуэт. Он был мал, неказист и хрупок, отчего я ассоциировал его с бездомным животным.

- Видите? - спросил таксист.
- Да. Собака, кажется.
- Собаки не лежат под дождем.
- Значит, то, что от нее осталось.

Я снова посмотрел на мутные темные очертания, показавшиеся мне на этот раз грудой тряпья.

- Нужно посмотреть, - сказал таксист и, включив аварийный сигнал, покинул автомобиль. Таксист был грузен и крепок в прихрамывающей походке.

- Эй! У вас вообще-то пассажир! - крикнул я.

Я вышел на улицу, наблюдая, как таксист копается в темной бесформенной массе. Подойдя ближе, я понял, что под руками таксиста бездвижно и скомкано лежит худое женское тело. Полы обляпанного мелкими синими цветочками платья девушки задрались до пояса, и я видел, что на ней нет белья.

- У нее огнестрел в брюхо, - сказал водитель, - отверстие находится близко к середине живота. Возможно, поврежден костный мозг.

Я опустился на колени рядом с ними. Раненая стонала, мелко тряслась изнутри, пыталась кричать, но не двигалась. У нее была грязная смуглая кожа, от которой исходил узнаваемый влажный диковатый природный запах. Мексиканка.

- Нужно вызвать скорую, - беспомощно сказал я.

Раненая обратила ко мне воспаленный, затоптанный слезами взгляд и, пища, как выпавший из гнезда птенец, до крови закусила нижнюю губу. И это были вовсе не те слезы, которые женщины насильно выдавливают из себя, чтобы поставить в безвыходное положение мужчину. Не те слезы, которые используются во имя пробуждения жалости и не те слезы, которые обязуют свидетеля прибегнуть к устранению причины их появления. Это слезы смиренного отчаяния и принятия трагического конца.

- Вызывай, - сказал таксист. А затем обратился к девушке, сжав пальцами ее скулы и достав из кармана свободной рукой футляр с капсулами:
- Я могу помочь тебе. Смотри на меня. Это - сильное обезболивающее. Сульфид морфия. Слышала про такое? Тебе нужно его проглотить.

Таксист вложил в синий рот мексиканки капсулу, но раненая выплюнула снадобье вместе с тягучей слюной, повисшей упругой ниткой на ее подбородке. Таксист подобрал расплывающуюся от дождевой влаги желатиновую облатку и втолкнул ее прямо в глотку раненой. Я увидел, как у нее во рту дергался скользкий обрубок языка, пытавшийся вытолкнуть пальцы таксиста, а затем ее челюсти сжались, и по ее зубам потекла алая кровь водителя.

- Подействует через несколько минут, – сказал он, - теперь нужно выяснить, задет ли позвоночник. Для этого ты должна попробовать двигать ногами и руками.

Тяжело дыша, мексиканка посмотрела на свою левую - ближнюю ко мне - руку, а затем согнула ее в локте, и я увидел, что на ее пальцах нет ногтей. Только запекшаяся бордовая сукровица вперемежку с грязью.

- Что ты делаешь? – спросил я.
- Позвоночник в порядке, – не обратив внимания на мой вопрос, сказал таксист, - нужно прислонить ее к чему-нибудь.

Обвив затылок пострадавшей белыми пальцами, таксист придерживал ее голову и взглядом указал мне на стену дома, а мексиканка цеплялась за нас слабыми черными глазами. Не теми глазами, что ищут сочувствия и защиты. Не теми глазами, что смотрят с экрана, когда загримированная актриса пытается передать непонимание чужого языка. Не теми глазами, которые обычно выражают бессилие, но теми, которые больше никогда не захочется увидеть из-за боли, вмещенной в них.
Мы переместили девушку в полулежащее положение.

- Одежда прилипла к ране, поэтому я не смогу её почистить, - сказал таксист мексиканке, ощупывая ее поясницу, - если уберу ткань, кровотечение может усугубиться. Поняла? Кровь выделяется пульсациями, значит есть задетые вены. Тут первой помощью не обойдешься, но врачи тебя починят. Они делают такое каждый день. Но перевязку сделать надо.

Вместе с последней фразой таксиста начал действовать морфин, и смуглянка желеобразно обмякла. Ее дыхание успокоилось, и взгляд, наполнившийся маслянистым вечерним блеском, поднялся к осыпающимся грязными каплями крышам. Облегчение – как физическое, так и психологическое – вывело на лице раненой слабую дугу улыбки. Болезненной, ненастоящей улыбки. Сбросив вымокшую и потяжелевшую сорочку, таксист скатал из нее плотный валик и перевязал рану мексиканки.

- Все было бы проще, не будь ее болевой порог настолько высоким. Ей, видимо, пришлось здорово потерпеть за жизнь.

После этого я открыл глаза и обнаружил себя проснувшимся в такси. Меня одолевало бессилие. Мозг пытался дать организму отдохнуть, и я засыпал бесконтрольно. Все складывалось воедино. Откушенный Арнеллой язык. Национальность официантки в «Красном слоне». Вопли в подворотне, которые я слышал по дороге в кофейню, где работала моя напарница. Все складывалось воедино и превращалось во внутрисонные образы, над которыми я не имел власти. «Все, что не имеем мы - имеет нас».

Дома я сделал все, как планировал - принял душ, посмотрел кино и выспался. Восстановился и привёл мысли в порядок. Там я чувствовал себя уравновешенно и привычно, и мне это нравилось. Пока я одевался, в затылок кололи назойливые воспоминания о легкомысленности Арнеллы, разделившей со мной ложе при первой встрече. Ревность росла и систематизировалась равномерно - я не мог остановить этого фонового процесса. Мозг сам превращал мимолётный остроконечный всплеск в часть моей личности. Обрабатывал опыт и делал выводы. Я мог оправдать действия своей напарницы воздействием Джуджиона, необходимостью медитативной терапии, эмоциональной податливостью на фоне отсутствия здорового сна. Я мог оправдать ее действия, но не делал этого. Пока я завтракал, меня одолевали тяготы неизвестности, связанные с Рондой. Что она думала обо мне? Помнила ли она все то, что видела? Написала ли она ответы на список вопросов Луи Бойла? Ронда была для меня удручающей головоломкой, на разгадку которой не хотелось тратить время. Я не знал, чего ожидать от мисс Мальдонадо, как обратить ее способности в пользу, чем заслужить ее доверие. Оно было необходимо мне, ибо доверие Ронды означало контролируемую силу в Джуджионе.

Пока я ехал к ее дому, я думал об Элис. Я хотел знать, помогло ли ей мое вмешательство в ее священный грот, и в какой позе стоит ее статуя. Мне было интересно, на какую ответственность мисс о'Райли обрекла своё трудолюбие сегодня. Я волновался за неё доселе незнакомым мне оберегающим волнением: из царицы, за которую я ходил проливать кровь, пусть и чужую, Элис превратилась в воодушевляющего хрупкого ангела, ведущего войско света в неравный бой. Я хотел увидеть ее - просто для того, чтобы убедиться, что она справляется.

Ронда была дома. Она долго не открывала, хотя и знала, что за порогом жду я. Я предупредил ее сообщением. Она могла не хотеть меня видеть, могла сомневаться, что это действительно я пришёл к ней, могла глубоко запутаться сама в себе. У неё были причины на то, чтобы долго не открывать мне, и я относился к ее истязующему выматывающему состоянию с пониманием. Ронда не приветствовала меня, когда открыла дверь, но разрешила войти. Пока я раздевался, она ушла в комнату и села на диван.

- Ты ответила на список вопросов?
- Да. Только, прошу, не читай.

Все ее ответы были разбросаны по обратной стороне листа с вопросами, который мне дал Луи. Некоторые абзацы Ронда писала убористым нервным почерком, иные - размашистым и трудночитаемым. Одни предложения были написаны длинными растянутыми строками, другие ютились в тесных столбцах. Несколько слов Ронда подчеркнула и соединила их стрелками с другими, обведёнными в овалы. Порядка не было, но я и не рассчитывал на него. Я держал ее записи, как драгоценный манускрипт, способный подарить небывалую силу тому, кто сможет его познать. Как артефакт, оставленный другой цивилизацией во благо следующей. Как ключ от ящика Пандоры. Едва ли я могу вспомнить, что когда-то - до или после - обладал настолько же ценным предметом. Бережно сложив листок, я убрал его под обложку паспорта. Ронда смотрела в одну точку, помешивала остывающий каркадэ и совсем не моргала. Я пошёл в ванную и включил воду. Ронда бросила ложку на белое фарфоровое блюдце и подошла к мини-бару. «Хочешь выпить?» Она достала непочатую бутылку и стала внимательно ее рассматривать.

У неё в руках был настоящий абсент. Не та ароматизированная дрянная имитация, что встречается в любой винной лавке, но чистокровный швейцарский напиток с экстрактами кориандра, иссопа и горькой полыни, содержащей туйон - галлюциноген, провоцирующий видения и приступы неконтролируемой агрессии. Я отказался. Ронда растопила камин и села перед ним в изящную медитативную позу. Блики разгрывавшегося пламени прыгали по ее холодной коже и граням полной бутылки. Легкий запах дыма добрался до ванной комнаты. Я сбросил одежду, зажал в зубах сигарету и сел в наполненную горячей водой ванну. Закурив, я наблюдал через открытую дверь, как Ронда ходила по комнате, прогнув спину и расправив плечи. На ней было только темно-зелёное нижнее белье. Она все так же не моргала. Внезапно повернувшись к дивану, Ронда вылила полбутылки спиртного на текстильную обивку, достала щипцами пылающее полено и бросила его на впитывающиеся пятна абсента. Я сидел в воде недвижимый и смотрел на пламя. Оно поглощало комнату легко и быстро. Когда огонь добрался до входа в ванную, сирены пожарной сигнализации уже ревели в доме.

Опомнившись, я обмотал тело и голову смоченными в воде полотенцами и, поскальзываясь и бранясь, выбежал к входной двери. Она была заперта снаружи. Ронды в квартире не было. Единственным выходом оставалось окно. Добравшись до кухни, - с тяжелым кашлем и слезящимися от дыма глазами - я открыл стеклопакет и оказался в комнате, рядом с Рондой. Огонь исчез. Вместо мокрых полотенец на мне была моя одежда. Ронда смотрела на меня.

- Ну как? - спросила она, - и в этот раз получилось?

Я понял, что не дышу.

- Можешь не отвечать. Если у человека нет особенных способностей, он так и будет барахтаться в общей серой каше, да? Ему не сделать ничего значимого. Ничего важного или полезного. А я вот вроде и могу что-то из ряда вон, а проку - ноль.

Говоря, она часто вздыхала, потому что правду говорить было трудно, но лгать Ронда устала.

- Воспоминания из прошлого всегда обрывисты. Нужно ещё постараться, чтобы вспомнить весь период. Иначе - только выражения лиц, предметы мебели, напитки. Только мелочи.

Мне было тяжело и страшно находиться в одной комнате с Рондой. В одной квартире. На одном материке. В двух мирах. Она управляла моим податливым сознанием так, как ей того хотелось. Не отдавала себе отчета в действиях, но, скорее всего, от того, что сама плохо понимала их, как и то, что именно она их совершает. Она странствовала между сном и реальностью, но не всегда успевала определить, что есть что. Находясь на расстоянии вытянутой руки от меня, она была самым далеким и равнодушным созданием из всех, кого мне доводилось встречать. Уже этого было достаточно для того, чтобы посеять и взрастить во мне изводящую тревогу, несравнимую с той, что приходилось испытывать во время операций в Джуджионе. Если даже сама Ронда хотя бы на секунду понимала, где она находится, и у неё были якоря, по которым она это определяла, то постороннему человеку понять местонахождение ее блуждающего сознания было невозможно. Конечно, тем, кто не задумывался об этом было проще - тем, кому Ронда была безразлична. Я не входил в эту категорию, но сомневался, что нужная информация стоит цены, которую я плачу. «Забери меня туда, где мы будем одни». Эти слова пела Тэйлор Свифт. Музыка играла фоном в стереосистеме. Моя слабость перед Рондой становилась презрением, презрение - гневом, гнев - ненавистью. А ей было плевать. Она потерялась в самой себе, и я ушёл.

Я получил ответы на вопросы Бойла и больше мне не нужно было от неё ничего. Я надеялся на это. Верил в то, что больше мне не придётся столкнуться с Рондой лицом к лицу, быть утянутым в череду напряженных и безрассудных иллюзий, которыми она насыщала мое сознание.

Я поехал в бюро, чтобы найти Луи и передать ему манускрипт, покоившийся под обложкой моего паспорта. Отель «Караван» встретил меня приятной гостеприимностью, вежливый портье пожелал мне доброго вечера и сделал это так честно, что мне показалось, будто он действительно любит свою работу. По телевизору над барной стойкой показывали Элис. Вылизанный корреспондент брал у неё интервью. Снизу красовалась подпись: «Феномен метатерапии. Бюро «Антифиар». Элис говорила: «Мы уверены, что Новый год ознаменует начало пути избавления от Эпидемии Ночных Кошмаров». Я совсем забыл, что грядущей ночью настанет Новый год. Все ждали от него чуда.
В зале «R» как всегда кипело дело. Динамичная карта снов пылала и дышала, двигалась, впитывала и излучала информацию. Пахло гарью. Что-то дымило в мусорном ведре. Кто-то экспрессивно и небрежно переругивался. Луи сидел за своим столом, сжав виски ладонями. Я окликнул его дважды. Он не сразу услышал меня.

- Чем я могу помочь?
- Я принёс ответы на твои вопросы.
- Какие вопросы?

Луи явно не помнил, кто я такой и о чем я говорю, а я, в свою очередь, хотел забыть об этом и о той, кого касается наш разговор.

- Я рассказывал тебе о девушке, которая способна внушать видения. Ты написал список вопросов, чтобы получить данные и разобраться в ее феномене.
- Точно, мать твою! Я совсем забыл. Пойдём отсюда, не будем светить тему.

Мы поднялись в вестибюль отеля и сели за барную стойку. Луи заказал нам два стакана апельсинового сока со льдом и корицей. Я передал архивариусу листок с заметками Ронды. Читая, Бойл тихо выругивался, вертел манускрипт вокруг оси, водил пальцем по строкам. Через несколько минут отпрянув от ответов на свои вопросы, он сложил их по линиям сгибов.

- Тут непростое дело, старик. У девчонки, видать, башня не на месте. С первого взгляда так скажу - есть о чем поговорить, но над этим ещё надо поработать, расшифровать что ли. Но она здорово въехала в это дело. Только не как я. Я, можно сказать, наблюдатель, а она непосредственно варится там. Она как, вообще, адекватная?
- Нет, - коротко ответил я, почувствовав во рту фантомную вяжущую горечь.
- Суицидальные наклонности есть?
- Не похоже. Она была в Джуджионе, в том же месте, где был я. Общалась со мной. Но недолго.
- Да брось! Ну дела! Слушай, ее, по-хорошему, надо изолировать и изучать. Я знаю, что это невозможно, но как бы не натворила чего.

Луи не был похож на лжеца или подосланного информатора. Сон и суть сна интересовали его больше, чем бюро «Антифиар» - такое впечатление он создавал. И держался он там только для того, чтобы иметь доступ к данным и технологиям. Я доверял Бойлу, но не был готов открывать перед ним все карты. Мне приходилось быть осторожным из-за множества тайн, которые хранились внутри меня.

Луи ушёл, пообещав как можно скорее разобраться с загадками ответов. Я рассчитывал на это обещание, потому что хотел как можно скорее избавиться от вынужденной связи с Рондой. Я сидел в баре долго, сок противно нагрелся и заводенел от растаявшего льда. Мне надоело сидеть, но я не знал куда идти. Несмотря на множество связей, тянущихся от меня к разным людям, мне не хотелось материализовывать эти связи. Предновогодняя суета отягощала мое одиночество - но исключительно из-за неотъемлемого животного стадного инстинкта. Мне не были интересны традиции и торжества в кругу друзей или родных, потому что близость с людьми не должна быть обусловлена праздниками. Если человек разделяет приятные моменты с семьей или друзьями только в предписанные календарём дни, значит этот человек - лицемер. Мое одиночество было моим выбором, хоть и ведущим в никуда. Я не радовался за тех, кто нашёл себе достойную компанию для встречи Нового года, но и не сострадал себе. Я мечтал о том, чтобы общественная праздная бездеятельность быстрее закончилась, и не ждал чудес.