Глава 18

Мне не нравилось находиться в материальном мире. Не нравилось ощущать голод, остерегаться микробов, роящихся болезнетворной сворой в воздухе, чувствовать выворачивающий зуд в плечевых суставах, беспокоиться жжением оторванного заусенца, слышать из-за стены раздражающий заунывный скрип качающейся на ветру двери общего балкона, осязать, как время иссушает мое тело. Я хотел вернуться в Джуджион, чтобы брести под сводами великих древес, в шуме искристых речных порогов, в огромной мудрой печали великих целомудренных гор и не чувствовать ног в неге снежного хруста и принимать один только ментальный вектор, ведущий меня в верном направлении. Там я всегда имел силу и цель. Здесь я не желал даже интересоваться, в какие глухие дебри меня завел отчаянный поиск помощи.

В материальном мире меня встречала обстановка, уже успевшая стать привычной. Вооружённые охранники и их мрачный пастырь. Когда-то им была мисс о’Райли, теперь им стал Джон Фелкентон. Когда мы все оказались в лифте подсобного помещения в отеле «Караван», Фелкентон дал мне чёрную балаклаву и солнцезащитные очки.

- Мы идём к мистеру Бисселу, - сказал он.
- Тогда я пойду с вами, - ответил я.

Основатель бюро нервно вышагивал по своему кабинету. Он ворчал, фыркал и сплёвывал на пол. Фелкентон отпустил охранников и показал жестом, что я могу снять маскировку. Мне не хотелось этого делать.

- Рэй, пройди сюда. Сядь, - сказал мистер Биссел, - мне надо обсудить с тобой одно дело.

Он подвёл меня к своему столу и протянул банку энергетика. Шеффилда донимала мелкая свирепая дрожь, пот собирался жирными тусклыми каплями на его лбу. Глаза не могли удержаться на одном месте дольше доли секунды. А я был спокоен, как камень и лёгок, как облако.

- Мы были в Лос-Анджелесе из-за одного и того же человека. Так? Но мне не удалось с ним встретиться. Поэтому мне нужно было найти его в Джуджионе. Найти и убедиться, что я смогу встретиться с ним там. Потому что мне нужно с ним встретиться. Ты понимаешь? Мне нужно! У меня есть к нему кое-какие вопросы. Но все не так просто. Мне нельзя просто встретиться с ним. Этого недостаточно. Он нужен мне здесь.

Мистер Биссел распалялся и повышал голос. Он снова утерял спокойный рассудок в широких амплитудах стимулирующих веществ. Я сидел на стуле, откинувшись на спинку, и наблюдал за цветными ленивыми рыбками в аквариуме.

- Я ненавижу тайны! Я ненавижу знать, что чего-то не знаю.
- Знание как деньги, - сказал я.
- А?
- Нельзя получить все.
- Вот именно! Это отвратительно. Как можно спокойно спать с этим? Как можно... Но когда ты знаешь, что не знаешь чего-то конкретного, что мог бы знать - это совсем пиздец! Ты согласен? Мне все равно! А когда ты знаешь что-то, чего не должен был, да ещё к тому же кто-то от тебя умышленно скрывал то, что ты знаешь…
- Я запутался, мистер Биссел.
- Потому что ты не слушаешь! Слушай меня, Рэй! Ты слушаешь? Я пойду туда и вытащу его оттуда. Давай я скажу по-другому: я достану его с того света! Потому что Рай и Ад, они там, Рэй. В Джуджионе! Они идут рука об руку! Всегда, каждую долбаную секунду нашей бесконечной жизни. В одной квартире может быть праздник, а в соседней - траур. В одной комнате может кипеть раскалённый котёл, в котором варятся твои друзья, а в соседней комнате те же самые друзья будут под гитару петь тебе поздравление на день рождения. Будут петь плохо, но для тебя, и ты будешь счастлив. А к тем, что варятся в котле ты и подойти не сможешь, не то, что помочь. Кто будет выбирать, в какую комнату войти?

Мистер Биссел был зол и удручён - так же, как его отец, мочивший ноги в фонтане, но в отличии от родителя, у Шеффилда был план, и это придавало ему сил. Он ударил ногой по стулу, на котором я сидел и достал револьвер из наплечной кабуры. Дуло смотрело прямо мне в глаза. Барабан был полон. Патроны поблескивали холодной смертоносной золотистостью. Был бы там Авентадор, он бы смог рассказать о револьвере подробнее, но все, что знал о нем я - это то, что внутри него заключена моя дальнейшая судьба и она полностью подвластна мистеру Бисселу.

- Мистер Биссел... - сказал Джон Фелкентон, - пожалуйста, уберите оружие.
- Стой на месте, Джон! На месте! В какую комнату вошёл был ты, Рэй? Нет, давай я спрошу по-другому. В какой комнате твоё место? Знаешь, что я понял совсем недавно? Любовь - это очень полезная штука для того, кого любят. Особенно безответная. Безответно-любящий человек способен на все, что угодно, чтобы безответная любовь стала взаимной. Безответно-любящий человек слеп и туп. Он не имеет представления, к чему приведут его поступки.
- Не тратьте силы на мою эпитафию, - сказал я, - умирать от этого не жальче.
- Умирать? Я не собираюсь убивать тебя. Более того, я не могу этого сделать, и никто не может. Мы все бессмертны. Мисс о’Райли выложила мне всё. Она рассказала мне, куда ты заволок ее в Новогоднюю ночь. Это - слепой и тупой поступок. Такой же слепой и тупой, как и твоё решение взять ее с собой. Ее я могу понять, она женщина. Но ты...
- Где она?
- Я бы сам хотел это знать.

Шеффилд опустил Револьвер. Я не стал говорить ему про письмо, которое нашёл в ее квартире.

- И как же это... Как? Единственное, что занимает твою голову - это «где она?» Это не просто слепо и тупо. Это - абсурд. Джон! Ты слышал?

Отчасти Ронда оказалась права. Она предупреждала меня о том, что Элис может вскрыть мои карты мистеру Бисселу. Я скучал по ней. Что бы она не натворила, я скучал по ней. Фелкентон ничего не ответил.

- Только любящий человек может поступать так слепо и тупо. Другого оправдания нет. Я всю голову сломал, ища объяснение тому, что ты сделал. Я не понимал, какого хера тебе понадобилось от моего отца. Ты хочешь вершить правосудие в силу обладания Проекционной Метаморфозой? Возомнил себя героем и отправился искоренять первопричину появления Эпицентра Кошмаров? Рассчитывал донести какое-то послание до меня? Но нет, нет, и ещё раз нет. Это все - другая лига, тебе плевать на правосудие и мою дружбу. Ты просто хотел побыть с Элис наедине. Там, где вам ничто не помешало бы. А мой отец был предлогом.

Мне нечего было сказать. Нечего возразить или добавить. Возможно, мистер Биссел был прав. Доверие - слишком ценный ресурс. Все, кому я отдавал его, использовали его против меня. Луи. Элис. Арнелла. Последнюю можно исключить из этого списка в силу ее спонтанности. В эту же силу ее можно исключить из любого списка.

- Вот что мы теперь имеем, Рэй, - говорил мистер Биссел, - ты вручил свою судьбу в руки людям, которые играют на другой стороне поля. Джон доложил мне, что ты не собираешься делиться с нами данными об Энергетическом Интеллекте. Это не проблема. Ты сам привел нас к Нему. Теперь у тебя осталось только одна вещь, которая мне нужна.

Он подвинул второй стул и сел напротив меня, убрав револьвер в кобуру.

- Недавно ты имел честь познакомиться с доктором Драббербаутом. Человек тончайшего ума и грандиозного опыта! Это знакомство было необходимо. Он выяснял, можешь ли ты быть донором. Только ты будешь не донором крови или органов, а донором тела.

- Доктор Драббербаут готов, - прозвучал голос Джона Фелкентона у меня за спиной.
- Каждый отвечает за то, что сделал, Рэй. Посмотри на все, что произошло чужими глазами, - обратился Шеффилд ко мне, - любыми другими глазами, кроме своих. На что это похоже? На что будет похож исход твоей жизни, если я изыму тебя из твоего тела и заменю тем, кого ты забрал у меня? Исход твоей жизни будет похож на справедливость. На порядок. На торжество нравственности. На то, ради чего эту самую жизнь стоит отдать. Ничего сложного в этом нет, если знать, что делать. Ты - просто операционная система, а твое тело - накопитель данных.

Может быть, это и был мой путь к тому, чтобы стать не просто хорошим по отношению к другим, а великим. Раскаяние. Самопожертвование. Но я не хотел идти по этому пути даже если он был правильным. А он, скорее всего, таким и являлся. Так же, как не хотел завладеть Элис нечестным способом, хоть и он тоже, скорее всего, был правильным. Правильный путь, правильный способ, правильный выбор - очень относительные понятия. Субъективные. То, что выбрал бы разум или большинство ещё не есть правильный выбор. С точки зрения объективности, правильного выбора, пути или способа и вовсе не должно существовать.

- Если это так просто, почему Вы не вернули отца в его же тело? - Спросил я.
- Было поздно. Аноксические повреждения мозга происходят очень быстро. Через одну минуту после прекращения поступления кислорода мозговые клетки начинают отмирать. Через пять минут смерть становится неизбежной. Через десять, даже если мозг остается в живых, кома и длительное его повреждение почти неизбежны. Через пятнадцать минут выживание становится практически невозможным. Я прибыл часа через полтора после того, как отец перестал дышать. Его некуда было возвращать.

Мистер Биссел успокаивался. Он не получал от меня отпора, не встречал сопротивления, хотя и и готовился к бою. Он озаботился вопросом личной безопасности — в виде револьвера и подумал об этом даже окружённый своими вассалами, не смеющими ослушаться его приказа. Что говорить о них, если даже Элис и Луи, которым я вверял свою судьбу, отдали ее ему.

- О’Райли позвонила, когда я держал ладонь на его холодном лбу и искал ответ на вопросы, которые задают себе все, кто сталкивается с внезапной смертью близкого человека. Почему он? Почему сейчас? Наверное, я стал первым, кто нашел достоверный ответ. Но искал я его не от горя или отчаяния. Я искал ответ, так как не хотел признавать верности своих предположений. Я не мог сказать себе «Да, Джуджион забрал его, потому что он творил зло». Ты это сделал, Рэй. Умышленно ли или случайно, это неважно. Для тебя все закончится очень логично.

Холод тряс мои поджилки. А значит, был вечер.

Мистер Биссел встал со стула и подозвал Джона Фелкентона. Мрачный пастырь подошёл сзади и хлопнул меня по плечу, мол: «Вставай парень, надо идти», и я пошёл, надев балаклаву и солнцезащитные очки. Я молил Ронду о помощи, потому что больше обратиться было не к кому. Я уповал на то, что она, или то, чем теперь она является, сможет понять, расслышать или почувствовать, что я попал в беду. Так же, как это случилось, когда я заблевал свои шмотки на кресле доктора Драббербаута. Я думал об Элис. Думал об Элис. Неопределённо и отрывисто. Но каждый раз, когда ее образ воскресал в моей памяти и практически реализовывался перед глазами, под сердцем пробегал острый разряд взволнованности.

По организационному залу, под знаменем динамической карты снов, сновали сотрудники. Лифт спускал группы подготовленных к следующей операции замаскированных оперативников на уровень «D» и поднимал тех, кто выполнил поставленную задачу. Система работала сама. Бюро не нуждалось ни в контроле мисс о’Райли, ни в пристальном внимании мистера Биссела, ни, тем более, во мне. Я молил Ронду о помощи не потому, что был напуган, а потому что мистер Биссел застал меня врасплох. Стресс был вызван внезапностью — это так по-человечески. К тому же, я не верил, что Шеффилд сможет воскресить мертвеца. Я молил Ронду о помощи, потому что у меня больше никого не осталось и только к ней можно было обратить переживание. Я истошно цеплялся за соломинку, не разбираясь, нужно ли мне это на самом деле или нет. Это привычка. Инстинкт самосохранения или наработанная трусость. Мне не требовалась помощь Ронды. Ее внимание, выраженное в покупке одежды, польстило мне, и я алкал его ещё. Чтобы компенсировать затраты внимания, которое я уделял Элис, Арнелле и Шеффилду. Но Ронда не услышала меня. Или слышала, но понимала, что моя мольба не искренняя, но корыстная. Фелкентон привёл меня в логово доктора Драббербаута.
Меня усадили на операционное кресло и обступили вокруг. Мрачный пастырь сказал: «Вводимый через капельницу препарат будет поддерживать организм в состоянии засыпания». Я плохо слышал Фелкентона, потому что готовился стать проводником для чуда воскрешения, в которое не верил. Ассистенты доктора Драббербаута, ссутуленные сосредоточенностью, подключали к моему телу датчики, следили за мониторами, предлагали мне воду со льдом, перекидывались краткими осторожными фразами. Сам старик стоял поодаль и хмуро смотрел на меня. Мрачный пастырь сказал: «Когда почувствуете рывок, не открывайте глаза, Рэй. Это признак того, что Ваше сознание конфликтует с чужим в борьбе за Ваше тело. Возможно, рывков будет несколько. Не открывайте глаза». Все было сосредоточено вокруг меня. Я сидел на операционном кресле, как на троне. Перед глазами мелькала жизнь - ее лучшие моменты. Их было немного, поэтому они мелькали редко. Мрачный пастырь сказал: «Мы собирались сшить Ваши веки. Я глубоко признателен Вам за то, что в этой мере нет необходимости». Сон поглощал мое тело. Был рывок. Потом другой. После третьего я ощутил бестелесность - кровь не пульсировала в капиллярах, не было холодно, не хотелось есть. Я открыл глаза сидящим на месте Мортимера Биссела - на золотом лоснящемся парапете фонтана «Охота на львов». Мои ноги были опущены в прохладную воду.

Среди тысяч омерзительных тварей, обживших прекрасные пейзажи, среди кровавых торжеств и волшебных катастроф, среди возвышенной похоти плоти и извращённого дара любви, среди печальных свободолюбивых романсов и рева болезненных истязаний, среди вечных великих концепций и пустых тупорылых диалогов, среди всего того, что я упустил из внимания и на чем был абсолютно и самоотверженно сосредоточен, была Элис. Она была в Джуджионе. Та, кто даровал мне силы на казавшейся обреченной борьбу.

Я убедил себя в том, что должен найти Элис, затерянную или укрывшуюся в Джуджионе, - чтобы помочь ей, чтобы уберечь ее. Чтобы все, наконец, обрело смысл. Без неё все то, с чем мне пришлось столкнуться и то, чем пришлось пожертвовать, теряло значимость. Я хотел призвать ее, спровоцировать ее появление, чтобы предотвратить отягощающую необходимость заслужить желанную встречу. Дождаться этой встречи. И потому я отправился в Точку Истины мисс о’Райли - сакральное и сокровенное место внутри Джуджиона, отведенное для каждого человека, вмещающее и отражающее человеческое естество. Я переместился туда легко и молниеносно - так, как сама Элис учила меня.

Статуя, обвитая золотой лозой - неподвижная и величественная, - обнимала себя за плечи и склоняла голову, точно сторонила лицо от нежеланного поцелуя. Вокруг цвели благоуханные мясистые цветы, и глаз невольно - несмотря ни на что - радовался умиротворению, царившему в светлых скалистых сводах. Статуя влекла меня - загадочным значением, таящимся в ее существовании, влекла смущенной ранимой позой и открытым изгибом шеи, переходящим в тонкую впадину ключицы. Она влекла меня, и я не сопротивлялся притяжению, но подошёл и подарил ей именно тот нежеланный поцелуй в именно тот открытый изгиб шеи. На коже или оболочке ее предплечий, отливавших пастельным сиреневым цветом, появились мелкие мурашки, поднялись к ладоням и пропали. Я видел их. Статуя не могла двигаться, но она реагировала на мое присутствие, мои действия, мое обжигающее и пронизывающее стремление найти ее прототип. И так Элис почувствовала, что я ищу встречи