На заключительном - третьем - инструктаже мы все держали в руках Кольты модели 1911 года. Я был убеждён, что делаю это особенно. Я хотел в это верить, и верил, потому что не знал наверняка.

Тренировочная операция проходила в нидерландском лесу танцующих деревьев. Тогда я не знал этого. Лес был сух и тих. Большое белое солнце висело над горизонтом неподвижно, кряжистые переплетенные тени не двигались. Ветра не было, но ветви раскачивались над нашими головами. В качестве куратора за нашей группой был закреплен военный кинолог, который действовал и излагал с куда более глубокой уверенностью, чем мы. Создавалось впечатление, что он имел близкие связи в управляющих структурах бюро или, по крайней мере, прошел значительно больше трех инструктажей.

Кинолог мог воссоздать собачью свору и наделить ее нужными инстинктами. «Я собрал для вас настоящих монстров, ребята. - Самодовольно говорил он. - Там есть тибетские мастифы весом по сто пятьдесят килограмм. Они не жрали уже шесть дней. Точнее, эти звери чувствуют себя так. Помимо них - бойцовские ротвейлеры, каждому из которых неизвестный живодер отрезал уши. Смак? Теперь ротвейлеры свирепы от боли и хотят мести. Так же - пакистанские бульдоги. Они сложно поддаются дрессировке и контролю, поскольку в ходе селекции основной упор делался на развитие агрессии в отношении соперника в бою. То есть, они и так долбанные психи, но я добавил им злые ошейники с электрошоком. Гремучая смесь. В будущем, насколько я понимаю, нам предстоит встретиться с куда более кровожадными и изощрёнными тварями, поэтому сейчас будем считать псов разминкой. Итак, ваша задача - выследить их всех и, соответственно, ликвидировать. Всего шестнадцать штук. Вы можете работать группами или по одиночке. Через час встречаемся здесь и проведём первый подсчёт. Погнали!»

Мы разошлись. В нескольких метрах от меня - параллельно - шёл Аль Пачино. Он не был похож на того Пачино, которого зритель привык видеть на экране. Этот Пачино был сжат, почти скукожен, резок и неуклюж. Между древесными стволами дрожали сливочные блики. Большое близкое солнце всегда было рядом, не давало о себе забыть и все так же оставалось неподвижным. Я ступал осторожно, не чувствуя ног. Лес воплощал первородную природную красоту и вместилище искусственной опасности. Некоторые деревья тянулись к небу до бесконечности и словно питали его прозрачную величественность от своих корней. Я пожалел, что не могу вынести отсюда фотографий и скрупулезно запоминал все, что вижу, чтобы потом перенести на бумагу. Сосредоточенность на поставленной военным кинологом задаче давалась с трудом, потому что наслаждение самородным богатством пейзажа преобладало над боевым настроем.

Благоговение истлело в один миг - когда в ласковых сочных зарослях заклокотал глубокий рокот. Я поднял пистолет и насторожился. Не моргал. Не делал резких вдохов. Аль Пачино, двигавшийся параллельно мне и, очевидно, не желающий оставаться один на один со смертоносной загадочностью непредсказуемой чащи, остановился и скукожился ещё сильнее. Все вокруг напряглось и как будто затянулось зыбкой дымкой. Она была иносущной, словно вымышленной и нанесенной на холст сумасбродным художником уже после того, как торжественная презентация картины состоялась. Так материализовывался страх оперативника, замаскированного дерзкой физиономией Аль Пачино. Но мне не было страшно. Там нет ничего, чего привычно бояться в реальном мире - боли и смерти. (Я называю его реальным только для того, чтобы не путаться).

Ноги вели меня прямо в сторону утробного рычания. Хищник искал еды и крови. Он был космат и огромен - прямо за диким густым кустарником; угрюм и голоден - в нескольких метрах от меня; тяжёл и силён - прямо у меня на мушке. Я задержал дыхание, сжал зубы и спустил курок. Потом - как только оскалившийся зверь повернулся в мою сторону - ещё и ещё раз. Эхо бросилось в стороны и спряталось в десятках сотнях тысячах бесчетных бесцветных бесформенных переплетений теней и растений. Мой талисман - фантомный образ мисс о’Райли - одобрительно улыбался, сложив руки на груди. Пачино дрожал, но его маска была невозмутима. Я подошёл к испустившему дух мастифу. От пса, покорно принявшего исход, пахло душным теплом и мокрой шерстью. На месте глаз зияли два бордовых мясистых кровоточащих отверстия. Мне стало грустно и мерзко, к горлу подступил горький тупой ком, сдерживающий то ли слезы, то ли рвотный позыв. Подлинность охватывающих впечатлений была куда более достоверной, чем многие ощущения, наполняющие мир реальный. Щелкнуло и задрожало ещё несколько выстрелов справа. Раздался ликующий боевой клич. Кому-то нравилось происходящее.

Огромная косматая голова мастифа была сплошь покрыта густой шерстью, скрывавшей пулевые отверстия. Я бы не попал в глаза зверя даже если бы имел солидный навык в стрельбе - по той причине, что эти самые глаза невозможно было разглядеть. Я не мог объяснить произошедшее и на несколько мгновений оторопело выпал из происходящего, перебирая варианты. Случайность? Плоды усердного изучения оружия? Безрезультатные поиски ответа раздражали меня тем сильнее, чем дольше продолжались. Разрастание тревоги и замешательства прервал Аль Пачино. Словно расслышав мое растерянное недоумение, просочившееся в лесную рябь по неведомым каналам, он подошёл к бездыханному псу, с вдумчивым посапыванием осмотрел тушу и сказал:

- Я слышал о таком. Это называется Проекционная Метаморфоза. Вы как бы смотрели в его глаза, да? Направляли в них всю концентрацию и собранность. Точно? Страх и внимание. А вместе с ними - и пули.
- Да, наверное, - растерянно промямлил я.
- Не смотрите так. Это просто предположение. Я - теоретик, и пришёл сюда наблюдать и изучать.
- Что это значит? Проекционная метаморфоза. Что это?
Раскатилось еще несколько стремительных хлопков, перетёкших в злобный прерывистый скулёж. Пачино вытянул шею, огляделся, чтобы убедиться в безопасности нашего положения и сказал:
- Может быть, вы помните комментарии мисс о’Райли к разбитой вазе?

Мне хотелось обозначить себя перед теоретиком, как ценную единицу. «Вдруг в его обязанности входят докладные сводки о новобранцах? Вдруг эти самые сводки попадают прямо к мисс Элис о’Райли».

- Помню. Тут хорошо работает то, что мы хорошо знаем.
- Пусть так. Что-то около, - пробубнил Пачино, примиряясь с неточностью моей формулировки. - Проекционная Метаморфоза значительно расширяет возможности носителя. Мы полагаем, что она позволяет - хм - практически без ограничений, а, вероятно, и вовсе без них изменять самые разные свойства уже существующих структур.

Озвучив это, Пачино пробудил во мне неведомый ранее голос силы, или, по крайней мере, ощущение ее присутствия, хоть и предупредил, что «их» гипотезы не более, чем неподтвержденные предположения. Теоретик даровал мне практический триумф победы и первой крови. Я поверил в собственный потенциал. Тогда я не заметил этого, но теперь помню. Вековечный лесной массив оживал: защебетали птицы, заросли папоротника приподняли раскидистые листья выше. Лес чувствовал, поддерживал и отражал мое воинственное одухотворение.

Спуск с косогора среди густых задымленных светом зарослей открыл мне нечто рукотворного происхождения. Приблизившись, я распознал дощатый корпус перевёрнутой бригантины: она лежала дном вверх - заросшая и ветхая, как сам мир. Аль Пачино рядом не было. Не у кого было спросить, что это за хреновина и как она оказалась посреди леса в Нидерландах. Я обошёл судно вокруг и сквозь щели в обшивке заметил свет. Желтый и живой - пляшущее зарево от костра. Инстинктивное любопытство брало верх над тактическими предписаниями. Невозможно было идти дальше, не изучив находку. «Имею ли я право пребывать в неведении, если действительно заинтересован в своём деле?» Это был риторический вопрос, выполнявший функцию смысла, оправдания, мотивации, чтобы проникнуть внутрь бригантины и при необходимости объяснить отклонение от первостепенной задачи. Я не имел права оставаться в неведении, как и любой человек, заинтересованный в своём деле, поэтому принялся подрывать лаз, забыв, однако, о том, что горячечной заинтересованности свойственно равнодушие к отсутствию опыта. Сырые борта судна вросли глубоко в жирную бурую землю. То ли по привычной инерции, то ли из-за усердия, я стал глубоко дышать и осознал нарушение второго правила оперативника уже после того, как вокруг разразился яростный захлёбывающийся лай. Псы учуяли и обнаружили источник колебания энергии. Помимо лая до меня доносился глухой, пульсирующий, пропадающий сам в себе звук - сердцебиения псов.

Можно было сжать веки и закричать - чтобы проснуться и выбраться, но это действие не значило ничего, кроме поражения. Более того, я не знал, смогу ли вернуться к перевёрнутой бригантине снова. Будет ли она здесь, если возвращение окажется возможным. Лай приближался. Сердцебиения ускорялись. Я не сразу понял, что на самом деле не слышу их, а ощущаю самим своим существом и сосуществованием в одном времени и воздухе с ними.

В моем распоряжении была горделивость одаренного дилетанта и данные, с которыми можно работать. Решение действовать в согласии с Проекционной Метаморфозой пришло само. Я разделил гул «слышимых» сердцебиений по интенсивности и глубине; распознал примерное расположение источников лая; представил, как бьются эти семь свирепых сердец. Как они сжимаются и разжимаются внутри семи плевральных полостей. Как пульсируют мышечные стенки. Я поднял Кольт модели 1911 года наизготовку, снял с предохранителя и спустил курок по одному разу в семи разных направлениях, безапелляционно веря, что семь пуль достигнут семи сердец. Вот так: разработал план и последовал ему, как настораживающий прилежанием ученик, но наивная сосредоточенность и высокопарные манипуляции не принесли желаемых плодов. В следующую череду мгновений я увидел несколько разверзнутых челюстей и, прежде чем ощутить пронзающую боль, очнулся.

Скорбное поражение, настигающее любого, кто берет на себя слишком много, настигло и меня. Триумф охотника сменился уничижительным унынием жертвы. Справедливость восторжествовала. Факт - великолепное явление. Его можно пытаться оспорить, приукрасить или отрицать. Можно оправдывать или сомневаться в нем. Но он не перестаёт быть фактом. Ничто не может его изменить.

Я сидел на кресле в одном из филиалов турагентства и слушал белый шум, смешанный с птичьим щебетом, скрипом качающихся древесных стволов и хрустким звуком шагов, неторопливо ступающих по гравийной тропке. Моя слабость и неопытность остались лежать растерзанными у борта перевёрнутой бригантины. Вернулись ли остальные? Сумели ли они выполнить задачу и побороть врага? Был ли кто-то, кто потерпел поражение раньше меня? Что бы сказала на это мисс о’Райли?

Я вынул наушники и вышел в холл. Суетливая администраторша в роговых очках встретила меня нервным избыточным ликованием. Я до сих пор не понимаю, чему она радовалась.

- Как вы себя чувствуете, Рэй?
- Нормально, - ответил я, стыдясь отнять взгляд от пола.
- Ну, это ненадолго.

В ее глазах блеснуло злорадство, показавшееся мне предоплаченным.

По дороге домой я ответил на звонок с незнакомого номера и узнал мисс Элис о’Райли еще до того, как она представилась; и узнал бы среди тысячи, учитывая, с каким остервенелым энтузиазмом я проецировал ее присутствие в окружение. Мисс Элис сказала, что получила срочное сообщение о моей способности к Проекционной Метаморфозе, и обеспечила официальные поздравления. Она ждала меня на первую боевую операцию через три дня. Как раз на ту операцию, где мне удалось поговорить с ней тет-а-тет во второй раз.

В течение этих трёх дней я скитался по офисам турагентства в поисках неуловимого следа Пачино, но не преуспел даже в том, чтобы найти хотя бы слышавших о бюро «Антифиар». Стюарт рвался встретиться со мной, но я не мог. Не мог ни встретиться, ни объяснить, почему не могу встретиться. Моя сварливая пресная жизнь одарила меня не только сотней захватывающих вопросов, но и тем, во что сложно было поверить. Я хотел верить, верил, но не знал наверняка. Может быть, на нас просто испытывали лекарство от депрессии и проверяли побочные эффекты? На самом деле, примерно с этого все и началось.

Бюро «Антифиар» появилось благодаря экспериментальному препарату, который должен был блокировать сновидения. Чтобы люди перестали видеть кошмары. Когда все началось, фармакологические компании ощетинились и воспряли духом. Им даже не пришлось изобретать болезнь, чтобы начать новый виток развития. Каждая из них - от гигантов вроде Химтека до скромных предприятий под руководством индивидуальных предпринимателей - развернули все резервы, которые были в их распоряжении. Людей кормили прекрасными обещаниями, маркетинговые отделы разрабатывали новые рекламные стратегии, государства давали чудовищные ссуды на разработки и эксперименты. Весь мир готовился к огромному эволюционному шагу. К спасению не только от эпидемии кошмаров, но и от неполноценного сна. От лунатизма, нарколепсии и - «давайте ставить великие цели» - от шизофрении. Общество восторгалось раздутой красотой перспектив, но продолжало вымирать. Многие подсаживались на наркотики просто чтобы дождаться научного прорыва. Картели процветали. Психотропные и стимулирующие вещества наводнили бесчинствующий мир. Ходили слухи, что производители не справляются со спросом, а бароны не успевают отмывать деньги, потому что экономика приобрела односторонний характер. Капиталы потекли по другому руслу.

Люди хотели спать.

Никого больше не интересовали автомобили, одежда, мебель и электроника. Никто не хотел делать ремонты, закатывать вечеринки, делать маникюр и лазерную эпиляцию.

Люди хотели спать.

Врачи и социальные службы с трудом отбивались от потоков угнетенных страдальцев, ищущих способа поспать хотя бы пару часов. Больницы были переполнены слетевшими с катушек бедолагами. Санитары падали замертво от переутомления и стресса. На их место приходили новые - те, кто совсем недавно открыл для себя психостимуляторы и ещё не успел познать горечь последствий этого открытия. Умерших вывозили в самосвалах и сжигали в огромных зловонных котлованах, потому что мест на кладбищах не хватало. За полгода мир изменился до неузнаваемости, но этого невозможно было ощутить в полной мере, наблюдая за изменениями в реальном времени. Жизнь вне сна стала гораздо труднее, печальнее и ужаснее, чем все то, что людям приходилось видеть, когда они засыпали. Общество ждало благословения от фармакологии с воздетыми руками. Лицо общества было наполнено отчаянием и перекошено идолопоклоннической надеждой на избавление от недуга. Кто-то начинал осознавать реальные ценности. Кто-то зарабатывал деньги на чужой беде. Некоторые верили, что именно они смогут остановить творящийся ужас. Иные полагали, что творящийся ужас — это заговор власть имущих. Но реальные ценности всегда были реальными ценностями. Деньги, заработанные на беде, все так же тратились на то, чтобы не обращать внимания на эту беду. Творящийся ужас стал автономным защищённым механизмом, а заговоры не раскрывались.

Все шло своим чередом.

Я верил, что природа или высшая сила или что бы то ни было, что живет с нами рука об руку, узрело необходимость в коррективах. Я не знал этого наверняка. По той ли причине, что кошмары обошли меня стороной, или потому, что я всегда хотел делать нечто важное, я откликнулся на приглашение в бюро «Антифиар». Возможно, меня подстегнул обыкновенный стадный инстинкт, и мне хотелось причаститься социума хотя бы таким способом. А может быть, я ощущал себя неприкосновенным для Всемирного страха и предполагал, что этот иммунитет может не только ограждать меня, но и помочь другим. Каковой бы ни была причина, следствием стал я сам.