Когда я переступал через себя, выходило так, что я переступал через всех, с кем был связан обязанностями, порядочностью, долгом, любовью, обстоятельствами. Так было всегда - с самых юных лет. Я чувствовал это, потому что всегда слышал голос совести. Это - тот единственный голос, который позволяет человеку прожить яркую чистую жизнь. Единицы слышат его ясно; некоторые - приглушенно; многие слышат так плохо, что отождествляют голос совести с недомоганием, от которого спешат избавиться. Когда я хотел ослушаться этого голоса, - звучащего в моей голове ясно - внутри меня расцветала борьба. Борьба честного, слабого, жалкого, верного, уступчивого и справедливого с решительным, жестким, грубым, настойчивым, беспощадным и эгоистичным. Я всегда балансировал между ними. Стоял на краю. Между двумя своими крошечными мирами. Я считал их равноценными, равновесными, равносильными, потому что не позволял преобладать ни одному из них. Вчера я был честен, сегодня настойчив, завтра жалок, послезавтра беспощаден. Я умел удерживать баланс, управлять им, и гордился этим. При последнем погружении я видел оба эти естества воочию. Джуджион показал мне их. Когда я принимал решения о следующих шагах с того момента, как увидел Рай, то переступал через себя. И вместе с тем переступал через Стюарта, Элис, Шеффилда Биссела, Ронду. И чем чаще я это делал, тем хуже слышал голос совести. Тем чаще я был решительным, жестким, грубым, настойчивым, беспощадным и эгоистичным. Совесть никогда не становилась для меня недугом, от которого хочется избавиться, но чем тише звучал ее голос, чем меньше она влияла на мои поступки, тем полнее я был. Этот голос обещал яркую и чистую жизнь, но такая перспектива меня не привлекала, потому что яркая и чистая жизнь была пресной. А мрачная и грязная - полной вкуса. И чем чаще я убеждался в этом, тем реже мне казалось это ненормальным. Запретный плод сладок, но только до тех пор, пока его сок не попадает на язык. Одного укуса будет недостаточно. Рано или поздно дойдёт до того, что вкусивший от запретного плода сожжет сад, с которого все началось. Но я умел растягивать удовольствие и знать меру. Поэтому тогда, стоя у подножия небоскреба Мортимера Биссела, я ни о чем не жалел.

Вместе со специальной группой мы перебрались через ров, в котором раньше полыхало десятиметровое пламя, и вошли в вестибюль. Над пепелищем все так же порхали несколько десятков мотыльков. Микроскопическая пыльца с их тускло светящихся крыльев все так же оседала на пепел упокаивающим саваном. Я уже видел все это.

- Фелкентон предупреждал меня об этом месте, - сказал Венено, - ров, через который мы переходили был наполнен огнем, а вестибюль патрулировали почти сотня вооруженных солдат. То, что смогло пройти сквозь эти преграды обладает чудовищной силой. Скорее всего, оно ещё здесь.

Я стоял прямо у него за спиной. Мне было приятно слушать его.

- Кого мы ищем? - спросил Авентадор.
- Да, интересно, вокруг кого тут выстроили такие баррикады, - поддакнул Галлардо.
- Мне запрещено говорить, - пожал плечами Венено, - и за это молчание хорошо платят. Нам нужно просто расчистить путь.
- Кто-то уже сделал это за нас, - отозвался Ревентон.
- Если нечто, которое навело тут такого шороха ещё здесь, его нужно уничтожить, - сказал Венено.

Я стоял прямо у него за спиной.

- Значит, будем искать нечто? - спросил Авентадор.
- Нет. Сначала проверим объект. Лифт, последний этаж.

Мы поднялись в белый зал с прозрачным потолком и зеркальным полом. В центре стоял шумный золотой фонтан - объёмная репродукция картины Эжена Делакруа «Охота на львов». Я уже видел это все. Здесь Элис держала меня за руку.

На золотом лоснящемся парапете сидел Мортимер Биссел, опустив ноги в шипящепенящуюся воду. «Оцепите периметр», - сказал Венено и направился к объекту поиска. Оперативная группа разошлась полукругом. Я искоса смотрел на отца Шеффилда Биссела и не мог оторвать от него взгляд, потому что никогда ранее и никогда после не видел убитого мной человека живым.

- Стаял зимний снег. Озарились радостью даже лица звёзд, - неохотно проговорил Мортимер Биссел.
- Я в полночь посмотрел: переменила русло небесная река, - ответил подошедший к нему Венено, - здравствуйте, сэр.
- Рожа у тебя знакомая, - сказал отец Шеффилда, - не могу вспомнить.
- Мы пришли защитить Вас. Вы видели здесь что-нибудь необычное?
- А ты видел здесь что-нибудь обычное? Валите туда, откуда пришли, оставьте меня в покое. И передайте Шеффилду, чтобы завязывал с этой ерундой. До добра не доводит ни хера.

Старик был зол и удручён. Венено сделал несколько жестов, которые были понятны всему составу оперативной группы, кроме меня. Галлардо и Ревентон вышли на открытый балкон, Центенарио и Авентадор обогнули зал и вернулись к лифту.

- Чисто!
- Чисто!

Отряд снова сгруппировался. Мы отправились проверять этажи - не засело ли где-то там, в недрах здания, ужасное нечто, преодолевшее защиту, созданную Шеффилдом Бисселом для отца. Но мы ничего не нашли. Конечно, мы ничего не нашли. Состав отряда покидал Джуджион по очереди. Я выходил последним, словно это уже стало негласной традицией бюро.

Но мое сознание оступилось на привычном пути возвращения в реальность и застыло на невидимом барьере. Я пытался открыть глаза, но сделать это оказалось так же трудно, как сохранить их открытыми, когда сновидение уже начало темнеть и иссякать, когда пробуждение организма вступило в активную фазу и досмотреть грезящиеся репродукции потусторонних событий становится сложнее с каждой секундой. Находясь в идеальном балансе между духовностью и материальностью и не существуя ни в одной из них, я не испытал тревоги или беспокойства. Напротив, тяготящие переживания мира действительного и бескрайние тайны Джуджиона стали объектами осознания, но не вовлеченности и не существовали для меня так же, как и я для них. Я был отчужден от обоих пространств, измерений, пониманий и потому мог созерцать их беспристрастно. Должно быть, именно к этому состоянию стремится йога.

Ощущение времени и гравитации вернулось ко мне из-за размытых отзвуков двух голосов, которые обличились спустя время. Шеффилд и Арнелла делили досуг в моей компании. Я был растерян и не открыл глаз, точно ребёнок, пытающийся утаить своё бодрствование от сварливого родителя.

- Он же очнулся, да?
- Можешь проверить.

Ко мне приблизилось тепло, перед опущенными веками стало темнее. Дыхание с кисловатым запахом пустого желудка коснулось моей щеки и затем Арнелла стала облизывать мои губы. Высохшие, ворсистые, почти что хрустящие от обезвоживания. Она делала это так же мягко и вкрадчиво, с тем же аккуратным звериным любопытством, с которым задавала вопросы Шеффилду, пока я ещё не распознал, что ее голос - это ее голос. Я не открывал глаза, словно считая, что те, кого не вижу я, не видят и меня.

- Тебе нравится? - спросил Шеффилд.
- Мне нравится, когда ты смотришь, - ответила Арнелла.

Мистер Биссел покинул помещение после того как Арнелла предположила, что я, все же, ещё сплю. «Не своди с него глаз», - сказал он и закрыл за собой дверь. Душная наэлектрилизованность не воздуха, но состояния растворилась. Тогда я открыл глаза.

- Ну привет, - сказала Арнелла, - давно ты тут?
- Не так давно, как ты.

Мне было трудно отвечать из-за сухости во рту и слабости голосовых связок, но разум был усидчив и светел. Арнелла говорила со мной, будто не облизывала меня на глазах у основателя бюро «Антифиар». Сука. Я жаждал увидеть ее кровь на своих руках. Выдавить ее глазные яблоки и откусить ей язык, но не мог даже пошевелиться, чтобы хотя бы проявить намерение. Тонуса в мышцах не ощущалось, словно со всего тела сняли гипс после двухнедельного ношения.
Шеффилд вернулся в момент, когда неловкое молчание, натянувшееся между мной и Арнеллой, обратилось в раздражающее. Его появление было не лучшим методом разрядки обстановки, но выбирать не приходилось. Мне было холодно. А значит, был вечер.

«Здравствуй, Рэймонд, - сказал мистер Биссел, сев по левую руку от меня, - с возвращением». Я не знал, что ответить ему и как себя вести. Не знал, чего ждать. Арнелла смотрела на меня со своей дикой издевательской улыбкой и покачивалась на стуле. К моему организму медленно возвращалась тактильная чувствительность, но сил на самозащиту мне не доставало. Я был в западне и в который раз не видел из нее выхода.

- Джуджион тебе не по силам, Рэй. Арнелла поможет тебе прийти в себя. Можешь быть свободен.

Шеффилд не разыгрывал язвительных витиеватых прелюдий. Он совершил прямой и точный удар, сравнимый с инъекцией адреналина в сердце. Я пошевелил пальцами рук, преодолевая густое глубокое покалывание. Должно быть, так чувствует себя стог сена, который сжигают в поисках иглы. Я не находил в себе смелости вступить в диалог с мистером Бисселом и поэтому смиренно качнул головой в стороны. Он говорил, еле заметно приподняв уголки губ. Свет контурно обрамлял его лицо, как извечный противник тьмы, борющийся за наглядность. Мистер Биссел поднялся и оставил мне легкий вопросительный взгляд перед тем, как снова покинуть помещение. Так же хищник наслаждается трепетанием раненой добычи.

Этот вопросительный взгляд, который я запомнил с особой щепетильностью, интересовался, что теперь решу предпринять я. Каким будет мой ход. Шеффилд оставлял наше сражение незаконченным. Он продемонстрировал спокойную могущественность в ответ на мой неумелый, но полный горячечного энтузиазма выпад в сторону его отца и теперь предоставлял мне право следующего шага. Мистер Биссел отпускал меня восвояси, не боясь последствий. Он был настолько глубоко и непоколебимо уверен в собственных силах, что не придавал значения моим. Арнелла разминала мне ноги и плечи. Подносила ко рту картонный стакан с водой. Мыла мне голову. Она была ласкова и заботлива, аккуратна и последовательна... решительна и нежна, как в ту самую ночь, которая перевела нашу неосязаемую близость в физический эквивалент.

В растерянности и вне зоны терпения, я не видел перспектив и был беспомощен. Сколько я пробыл там? Почему? Ранее ничто не могло превратить меня в инертный неприкаянный сгусток сомнений. Цель или хотя бы идея (если не правильнее было бы сказать идея или хотя бы цель) всегда помогала мне оставаться в движении, но теперь я искал руководства. Ждал перста указующего, который благосклонно пожертвует мне своё драгоценное наставление. Арнелла была приставлена ко мне в качестве рачительного сердобольного надзирателя - она должна была помочь мне вернуться в материальный мир, чтобы я имел возможность продолжить партию чужой замысловатой игры, в которую превратилась моя жизнь. Но никто не говорил мне, что делать дальше. Никто не объяснял, как себя вести. Никто не предлагал вариантов. Никто не жертвовал, мать их, драгоценных наставлений. Арнелла говорила: «Он знает все. Даже то, что ты не открыл бы глаз, пока он в комнате. Он считает, что добро не может победить один раз. Оно должно побеждать всегда, поэтому ему нужен бессмертный враг».

Моя бывшая напарница помогла мне одеться - в новое. Они все покупали мне одежду, как будто хотели облачить меня в чужую шкуру: ту, которая была им приятна и знакома. Арнелла помогла мне дойти до лифта, поддерживая за поясницу, и приговаривала: «Вот так, не торопясь. Шаг за шагом». Она сунула мне двадцатку в карман и убедилась, что я могу стоять на ногах.

- Что мне теперь делать?
- Не знаю. Что ты делал после того, как научился ходить в первый раз?

Она вернулась в отель с равнодушием прохожего, не сумевшего подсказать мне дорогу. Я стоял на тротуаре, среди увядающей клёклой зимы, предоставленный неизвестно чему. Не себе, ибо моя личность была не в силах властвовать над обстоятельствами. До обонятельных рецепторов донёсся запах гари. Я огляделся и увидел в окне через улицу огонь. «Пожар!» - я слышал свой слабый сиплый крик как будто со стороны. «У меня нет телефона! Позвоните 911!». Весь четвёртый этаж жилого дома сочился чёрным тяжелым дымом и только в одном окне свирепствовало грозное счастливое в утолении жгучего голода пламя. «Пожар!»

Люди, идущие по улице вслед своим мыслям, оглядывались в недоумении. Кто-то щурился, беспокойно вертя головой, кто-то прикладывал руку козырьком ко лбу, кто-то судорожно набирал три заветные цифры, касаясь экрана телефона дрожащими пальцами, кто-то сводил брови и, приподнимая плечи, сторонился меня. За стёклами задыхающегося в дыму этажа появлялись искривленные безысходным ужасом лица. Кто-то бил кулаками в оконные рамы, кто-то закрывал дыхательные пути влажными тряпками, кто-то шевелил губами, опустив веки. Но одна из фигур была неуместно и даже издевательски спокойна. Она стояла, скрестив руки, и смотрела сквозь мир. В ее волосах блестела заколка в виде золотой саламандры. Один из прохожих легко и хлестко ударил меня по плечу тыльной стороной ладони и сказал: «Слыш, псих, не ори тут. Вернись к себе в палату». Элис ещё несколько секунд стояла за стонущим от повышающейся температуры окном четвёртого этажа, после чего развернулась и пропала в дыму. Огонь метался в прямоугольном зеве, точно раздражённый страж врат в геенну, но никому не было до этого дела, потому что этого не было.
Джуджион внедрил в мою кромешную глубину самого себя, и теперь это мешало мне воспринимать материальный мир таковым, каким он в действительности был. Я видел то, что было сокрыто от остальных глаз. А, значит, для них я был сумасшедшим. Элис. Она оставалась там, по ту сторону, во сне, в Джуджионе. Возможно, она и сотворила пожар, чтобы привлечь мое внимание, но по какой-то причине не вступала в прямой контакт. Увиденное направило меня. Пожар, который «на самом деле» не существовал, хотя на самом деле существовал, отозвался во мне, как напоминание о Ронде. Ведь постижение «несуществующего» было именно ее бедой и благословением. Именно она вселяла в мое мироощущение галлюцинации. Я помнил ее адрес и назвал его таксисту, остановившему желтый тарантас под моей поднятой рукой. Мы катили размашисто и резко, с открытыми окнами, в изобилии городских ароматов жарких местечковых пекарен и уютных кофеен, в уставшем блеске витрин и нарочитой пестроте вычурных рекламных щитов, сквозь бурую хлюпающую пелену слякоти, с лёгкими, полными живого воздуха.

Водила был неистов и распален недоумением от информации, которой обладал. Разумеется, он не мог ею не поделиться. Он вопил: «Ну и что же вы думаете? «Хеллслайт» хочет нас всех посадить на иглу, не правда ли? Вы видели эти очереди? Говорят, инъекции приносят плоды. Но это только говорят! - пока таксист горлопанил с озлобленным восторгом, я вспомнил о Стюарте, - возможно ли представить, что человек разумный так легко примет в себя совершенно неизведанный состав? Вот так просто! А что они потом нам скажут? Что, например, без инъекций не только вернутся дурные сны, но и иммунитет перестанет функционировать вовсе? Лучше видеть кошмары по ночам, чем страдать от них наяву! Мало того, они экспортируют эту дрянь за океан. Нужно обладать выдающимся талантом, чтобы наживаться на чужой беде. И талант этот в отсутствии совести! Вы можете себе представить? Можете? И я не могу! А я много видел, хоть и на многое предпочитал закрыть глаза. Но на это не могу». Я ощупал карманы в поисках сигарет, но у меня не было ничего, что принадлежало мне.