Глава 7

Причина всегда проста. Объяснение чего-либо - тоже. Если для ответа на вопрос требуется масса ресурсов, значит отвечающий слабо знаком с тематикой. Причина проста. Миссис Дэйл боялась кары за корысть. Джерри рассказал о своём сне из-за вины перед обществом. Мистер Биссел не обращал внимания на мисс о’Райли, потому что был сосредоточен на цели. Я очнулся в кресле, внутри кабины операционного уровня, потому что ещё мог приносить пользу. Никто не обращает внимания на причину.

Всем важно следствие!

«Избавьте меня от кошмаров! Избавьте меня от зубной боли! Избавьте меня от претензий! Избавьте меня от прошлого! Избавьте меня от вредных привычек! Избавьте меня от толстого брюха! Избавьте меня от кошмаров!»

Я встал с кресла и вышел в коридор. Динамики вещали голосом мистера Биссела: «Покуда мы разделяем себя на тех, что есть во сне и тех, что есть в реальности, покуда мы отчуждаемся от незримой сущности, покуда мы односторонни, мы не найдём внутреннего покоя». У лифта меня встретил коренастый парнишка и сообщил, что мисс о’Райли с нетерпением ждёт моего возвращения и просила сопроводить к ней при первой же возможности. Он провёл меня в ее кабинет и спросил, может ли быть полезен чем-то ещё. Мисс о’Райли отпустила его восвояси так же равнодушно, как мистер Биссел отпускал ее, и пригласила меня сесть. Я видел перед собой ожившую статую, но детали ее облика представали недовспомненными. Не хватало каменных лиан, золотой лозы, отсутствия реакции на моё присутствие. Особенно остро не хватало свободы от субординации.

- Как вы себя чувствуете, Рэй?
- Как школьник, ждущий наказания.
- Отчего же?
- Всегда лучше подготовиться к худшему, если не знаешь, чего ждать.
- Расскажите мне, что произошло в начале операции?
- Многое. Вы хотите знать что-то конкретное?
- Что случилось с моей оперативной группой.
- Не знаю. Я моргнул. Я помню, что по правилам это недозволительно, но так случилось не по прихоти. Мне пришлось.
- Значит, вы не видели, что стало с вашими сослуживцами?
- Нет.
- Почему вы моргнули?
- Мне что-то попало в глаз.
- Что было после?
- Мы с напарницей довели дело до конца. Насколько я могу судить.
- Напарницей?
- Сослуживицей?

Диалог замер - словно режиссер спектакля прервал репетицию постановки в попытке уловить мимолетную сияющую идею. Я вспоминал статую и смотрел на ее живое воплощение. Выносить казенный дипломатический допрос - без принуждения, но все же обязывающий - было оттого труднее вдвойне, что от мисс о’Райли нас - рядовых бойцов - никто скрывать не пытался. Ни за масками, ни за звукоизолированными стенами отдельных кабин, ни за пеленой болезненной фантазии человечества, все уверенне оседающего в толще пассивного психоза.

- Вы говорите, что ваша напарница не пострадала, хотя десяток бойцов отряда почти не отошли от отправной точки?
- Я тоже задал ей похожий вопрос, мисс о’Райли. Она сказала, что успела спрятаться.
- Может быть, на самом деле, она уничтожила их?
- Я думал об этом.
- Вы моргнули по ее вине?
- Это исключено.
- Почему вы в этом так уверены?

Мистеру Бисселу было плевать на мисс Элис о’Райли. Я нёс на плечах победу, выполнив задачу, и все козыри были у меня на руках. Мисс о’Райли выполняла важную функцию в организме бюро «Антифиар», но я был ближе к его сердцу - так я думал. Поэтому я пренебрег субординацией и рассказал мисс о’Райли о песчаной пыли и ветре. О том, что видел за расселиной в ванной комнате и что делал под пещерными сводами. Она выслушала меня не перебивая. Мой рассказ был неважен для неё. Важно было лишь то, что я переступил черту, и мисс о’Райли решала, что со мной делать. Но кем бы она ни хотела казаться, сколь взыскующей и смышлённой ни была, она оставалась женщиной - хрупкой и ранимой. Она опустила глаза, обмякла и сказала, что ей пришлось дать выход через свою квартиру, потому что никто не смог определить точных координат отеля внутри сна. Она сокрушалась из-за редкого присутствия дома, чему причиной была высокая занятость в бюро. Я вышел победителем из игры, которую мисс о’Райли сама предложила мне перед операцией «Альфа». Она же стала побеждённой, но от этого не менее величественной. С того момента я начал называть ее по имени.

Элис ничего не сказала про статую. Никак не прокомментировала действия, которые я совершал. Она делала вид, что проигнорировала конкретику, но напряженный блеск в глазах и розовый жар под скулами выдавал ее. Элис переносила мои прикосновения к статуе на своё тело, хоть и делала это против воли. Воображение невозможно остановить - особенно когда дело касается похоти. Элис ещё расспрашивала меня о деталях операции, но смотрела уже совсем по-другому, по-другому двигалась и артикулировала. Чем дольше я находился рядом с ней, тем сильнее она отвлекалась от дела и погружалась в воображение, и чем больше сопротивлялась ему, тем хуже у неё это получалось. Я допускал, что Элис знает, откуда в ее ванной проход в пещеру, в которой покоится ее статуя, знает, почему эта статуя оплетена золотой лозой и каменными лианами, знает, что значат эти столь знакомые, но абстрактные символы. Я же, в свою очередь, чувствовал силу владения интимным и сокровенным уголком ее души - даже несмотря на то, что не мог его понять и интерпретировать. Тогда это было неважно. Важна была лишь преодоленная черта.

Я вернулся домой к трём часам ночи и спал, как младенчик - без единого дурного сна - до самого полудня, а первое, чему посветил время после пробуждения - это звонок Ронде Мальдонадо.

- Пронто!
- Здравствуй, Ронда. Почему по-итальянски?
- Потому что красиво. Кто это?
- Рэй.
- Какой Рэй?
- Чарльз.
Она хихикнула, а потом серьезно сказала:
- Да ладно?
- Мы виделись вчера в кафе. Ты хотела попросить меня о помощи.
- В кафе... Я не уверена, что видела вчера в кафе Рэя Чарльза.
- Да мать же твою, Ронда...
- А вот слышать могла. «Georgia on my mind…» - тоскливо и чисто напела она, - ты знаешь, что я родилась в Джорджии?
- Ты вчера сказала мне, что не хочешь спокойно спать. Что за помощь тебе нужна в таком случае?
- По телеку говорят, что все хотят спокойно спать… Я что же, выходит, одна такая? Я скину тебе адрес. Приезжай.
- Когда?
- Ближайшие пару часов я буду здесь.

Я вызвал такси. Мной двигало любопытство и предвкушение, поэтому я не стал задавать Ронде никаких заблаговременных вопросов. Мне хотелось жаждать и ждать событий, ответов, чувствовать, как от нетерпения сводит челюсть. Я был заряжен каскадом последних событий: сломом мисс Элис; небольшими, но стоящими куда больше, чем просто деньги, деньгами, заплаченными мне за участие в операции «Браво»; холодком испаряющегося дыхания моей напарницы.

Водитель такси разрешил курить в салоне. Я приоткрыл тонированное окно, и дым поплыл прочь. Снег перестал, но весь город был белым и хрустким, колким и свежим, полным новых горизонтов и вдохновений. Я верил даже в то, что, если смог изменить мир для себя, то смогу изменить его и для других, влияя на людей изнутри - уничтожая причины их страхов, даря успокоение и отдых от мучений. Мне не нужно было ни в чем убеждать общество, не нужно было становиться значимой медийной личностью, не нужно было искать соратников и зарабатывать репутацию. Нужно было просто надевать маску.

По адресу, присланному Рондой, находился жилой дом, но номера квартиры она не сообщила. Ронда позвонила почти сразу после того, как я выбрался из машины и сказала, что спустится за мной. Она вышла из подъезда, обхватив плечи руками. Ее волосы волнились на ветру, глаза слезились, от неё пахло домашним уютом: кондиционером для одежды, цветочной отдушкой и сладкой выпечкой. Мы поднялись на лифте и вошли в на удивление опрятную квартиру.

- Будешь есть? - спросила Ронда.

Ее вопрос заставил меня вспомнить о пропущенном завтраке, и стягивающий голод - словно только ждавший сигнала к нападению - сразу оккупировал мое тело. Ронда провела меня в ванную, показала чистое полотенце и ушла на кухню. Я слышал, как она ставила тарелки на стол, пока мыл руки и смотрел на себя в зеркало - другого себя. Раскрывающегося и целеустремлённого, а не просто ждущего.

- Ты живешь одна? - спросил я, когда сел за стол.
- Да. Трудно найти того, кто разделяет твои интересы. А в ином случае - зачем жить с кем-то?

В ней не осталось почти ничего от Ронды, которую я видел в кафе - растерянной и вспыльчивой. Когда я думал об этом, она смотрела на меня так, как будто слушала.

- На публике я чувствую себя неудобно. В компании одного человека гораздо проще.

Она не только слушала, но и отвечала на то, что я говорил сам себе.

- Потому я и попросила тебя о помощи. Я не знаю, с кем еще поговорить об этом.
- Можем для начала обменяться любезностями. Чтобы, скажем, разрядить обстановку.
- Ты шутишь? Шутишь же, да? Вообще-то это забавно.
- Я - весь внимание, Ронда.
- Я уже говорила, что давно не спала?
- Около двухсот дней.
- Да, хорошо… так, следующее вот что: когда находящийся рядом человек думает о чём-то - а это происходит почти всегда - я вижу это, как голограмму.
- Ты читаешь мысли?
- Ну… наверное, нет. Я вижу образы, в которые эти мысли складываются. То есть, если ты станешь вспоминать, какой я была в кафе, я увижу, какой я была в кафе - не какой была на самом деле, а как запомнил ты. Поэтому представь, что за каша творится у меня перед глазами, когда вокруг много людей. Например, если ты будешь просто заниматься вычислениями в уме, я не увижу этого. А вот если тебя будет преследовать страх попасть в автокатастрофу - я буду видеть автокатастрофу.

Передо мной стояли свежие блинчики, ветчина, сыр, обжаренные с луком грибы, малиновый джем и сметана.

- Ешь. Не стесняйся. Хочешь кофе?

Я мог не отвечать на ее вопрос, но я ответил. Ронда приготовила кофе, положила ложку сахара и подогрела молоко в микроволновке прежде, чем налить его в чашку. Так же, как делал я.

- А думаю я вот о чем: если я могу видеть чужие мысли... Может быть, я могу и внушать их. Ну то есть, может быть, пока ты будешь здесь, я попробую поместить какой-нибудь образ в твою голову?
- Для кого ты приготовила все это?
- Для тебя. Сытый человек - счастливый человек, а счастливый — значит уступчивый. Тебе нравится?

Блинчики были великолепны. Кофе - тоже. Я смотрел то в тарелку, то на Ронду. По-хорошему, мне надо было бежать от неё, сломя голову, но она доверилась мне, - единственному в этом чудовищном беспокойном мире - открыла секрет и попросила помощи. Она могла это сделать от безысходности, а могла и потому, что тоже знала мои тайны и таким образом связывала нас соглашением о неразглашении. Ронда обрела надо мной власть до того, как я узнал об этом, увидев мои ожидания от встречи с мисс Элис о’Райли, но уравновесила роли, открыв себя. Она могла это сделать и из благородной справедливости - такой справедливости, которая свойственна героям, не выставляющим свои подвиги напоказ.

- Ты хочешь изменить ход моих мыслей? - спросил я, отпив из чашки.
- Нет, я просто хочу узнать, может ли это работать в другую сторону. Ну, знаешь, изображение, которое попадает в зеркало, не остаётся в зеркале.

Я согласился, не замешкавшись, потому что не ожидал от ее экспериментов ничего более опасного, неожиданного, или хотя бы сколько-нибудь приближенного к тому, что могло предложить бюро «Антфиар». Ронда убрала со стола и пригласила меня в гостиную. В ней находился большой угловой диван, телевизор с впечатляющей диагональю и хорошая стереосистема с динамиками в деревянных корпусах. По одной из стен стояли книжные стеллажи. Мы сели. Ронда попросила меня считать от одного и дальше - чтобы образы моих мыслей не сбивали ее. Она немного посидела молча, а потом сказала: «Может быть, все-таки, сначала любезности? Поговорим немного? Мне кажется, это может помочь привыкнуть к тебе». Я подумал о том, что в предварительной подготовке и чувственном сближении девушка нуждается перед физическим контактом, оттого процесс передачи мысли стал казаться сексуальным.

Я поздно спохватился - Ронда уже увидела образ, сформировавшийся у меня в голове: она стоит на четвереньках, выгнув спину, а я сзади - держу ее за волосы, намотав их на ладонь. Такую слабую и запутавшуюся, ищущую помощи. «Не волнуйся, - сказала Ронда, - я вижу это почти всегда. Ты даже не подозреваешь, насколько часто люди представляют секс. Мне так тоже нравится». Ее комментарий выбил меня из колеи. Мы дружили, когда учились в старшей школе, но самый интимный момент из когда-либо разделенных нами, ограничивался скованным танцем на школьном вечере. А теперь она говорила так же смело, как я - думал.

- О чем ты хочешь говорить?
- Обо всем этом. О том, что я нахожусь на грани между сном и бодрствованием почти всегда. Может быть, с этим и связана моя… особенность. Способность? Люди ведь ни о чем не задумываются. Они только ищут способ избавиться от проблемы. Но, наверное, если не знать ее источника, избавиться и не получится. Ведь тут все равно, что головная боль. Можно выпить таблетку и заглушить симптом, но причина, по которой появилась боль, все равно останется. Я видела много кошмаров. А в какой-то момент мне показалось, что вижу не свой кошмар. То есть, как будто я не боюсь его и знаю, что он мне не угрожает. Что он предназначен не мне. И действие происходило не вокруг меня. Потом некоторые из них стали случаться в действительности. Поэтому я говорила про твой возможный страх перед автокатастрофой. Я стала думать, что вещие сны — это не возможность увидеть будущее, а способ его сотворить. Как будто то, что происходит во сне имеет какое-то влияние на то, что происходит с нами здесь.

Ронда мяла пальцы, поводила плечами, подбирая слова, поправляла волосы, то откидываясь на спинку дивана, то выпрямляясь. Она не могла полноценно передать то, что чувствует, и в ее случае любые слова были скудны. Они были бы скудны в устах каждого, кто оказался свидетелем необъяснённых ранее явлений. Ронда тоже была первопроходцем. Ко мне подступал холод. Вечер был близок.

- А потом, когда я уже почти перестала спать, появились какие-то мутные всплески перед глазами. Я списывала их на переутомление и недосып, колола транквилизаторы, делала ингаляции с успокоительными настоями, но ничего не помогало. Потом я стала замечать, что образы, — вот эти, - встающие у меня перед глазами как бы предваряют то, что говорят люди. В магазинах, кофейнях, на автобусных остановках, на пешеходных переходах…   Они везде, везде! Неужели не может быть места, где я буду видеть ничего? Моей способностью можно было бы воспользоваться, но я пока не придумала - как. Она не даёт мне ничего, кроме смятения. Я не понимаю, как она действует и на чем основана. Это просто происходит - поэтому я не могу ей управлять. Поэтому и тебя позвала - чтобы попробовать понять. Да, все так. Почти так.

Ронда вздохнула и сказала, что теперь можно попробовать. Все любят рассказывать мне о том, что их волнует, потому что я - прекрасный собеседник. Лучший собеседник - молчащий и слушающий собеседник. Тот, кто на переводит разговор на свою собственную обожаемую драгоценную персону. Тот, кто внимателен к говорящему. При этом никто из говорящих не подозревает, что внимание слушающего может быть тактикой завоевания доверия. Всем говорящим наплевать, потому что они получают то, чего жаждут - внимание. Это самый простой и самый действенный способ влияния на жертву вербального хищника. И настолько же фальшивый - как корпоративное пожелание хорошего дня или улыбка хостесс. Я улыбнулся Ронде.

- Не дури, Рэй, - сказала она. - Лучше начинай считать, а я попробую что-нибудь сделать.

И я начал считать. Ронда пыталась проникнуть в мою голову, но не просто для того, чтобы узнать, что в ней находится, — это она и так знала - а чтобы добавить туда новое содержимое. Сначала никаких признаков вмешательства в ход обратного отсчета не происходило, и я возвращался к его начальной точке снова и снова, но спустя несколько минут из углов зрительного прямоугольника стали доноситься цветные силуэты. Приглушенно, будто из-за стен соседнего здания появлялись обрывки мелодий, наигрываемых на незнакомых мне инструментах. Ещё через какое-то время я обнаружил себя идущим по улице. Я споткнулся о перекосившийся камень брусчатки и перед падением вздрогнул - все ещё сидя на диване Ронды.

- Что, получилось? - спросила она.
- Либо получилось, либо я просто задремал.

Ронда засмеялась аккуратно - как будто в процессе вспоминала, как это делается. Ее смех показался мне странным, потому что он шёл вразрез с моим представлением о ее темпераменте и состоянии, но на самом деле в смехе Ронды не было ничего странного. Ей - как и кому-либо другому на ее месте - было уютно и спокойно в компании человека, который может развеять ее одиночество и не воспринимать происходящее с ней, как сумасшествие.

- Я знаю одного парня, который смог бы помочь разобраться с этим, - сказал я, - он, вроде как, здорово соображает в таких вопросах.
- Откуда ты его знаешь?

Я не сказал правду, потому что не мог свободно распоряжаться данными о бюро. Мне не давали запретов, но я защищал доверенные мне сведения рефлекторно, потому что они не принадлежали мне. Несмотря на то, что бюро получило финансирование и официальный статус, мистер Биссел говорил со мной наедине, а я привык оставлять разговоры без свидетелей конфиденциальными. Можно назвать это внутренним кодексом, можно порядочностью, можно страхом. Я сказал Ронде, что парень, который смог бы помочь разобраться - мой давний приятель, и с опозданием понял, что солгал ей. Трудно было принять за норму ее способность видеть чужие мысли.

- Я не могу поделиться с незнакомцем. Тебя я знаю уже давно, - сказала Ронда. Она не стала уличать меня во лжи.
- Тебе не надо с ним делиться. Я просто поинтересуюсь, почему такое может происходить. Ты же позвала меня, чтобы попробовать понять свою способность. А я обещал не оставить твою проблему без внимания.

Она согласилась при условии, что останется неназванной. В благодарность за ужин я поцеловал ей руку. Этот старомодный и получившийся несколько неуклюжим жест был призван, чтобы подольше сохранить внутри моей давней знакомой ощущение рассеянного одиночества. Держа худые хрупкие пальцы Ронды, я чувствовал, как под ее кожей податливо перекатываются суставы.
Я спустился на улицу и поймал колотящий мандраж — из-за ветра, влезшего под воротник куртки, как озлобленный таможенник. Внутренний холод напомнил мне о словах плотной суетливой администраторши, которая встречала меня после третьего инструктажа. Она сказала, что мое нормальное самочувствие продлится недолго, и была права. Дело касалось не только неподвластного мне озноба, но и непривычного чувства ответственности перед другими людьми — ценными людьми и людьми, нуждающимися в помощи. Я переставал быть частью второплановой массовки мира, и беспощадные софиты, выводящие мой силуэт на подмостки наблюдаемой значимости, ослепляли меня.