«В гостинице «Обливион Инн» звучала уютная музыка с голосами Дина Мартина, Джона Леннона, Марайи Кери и Бинга Кросби. Лица горожан горели морозом, горячительными напитками и ожиданием волшебства. Вестибюль гостиницы был убран богато и со вкусом - будто хозяин австрийского поместья ждал на приём высокопоставленного чиновника, страдавшего нездоровой - возможно даже извращённой - страстью к атрибутам зимних праздников. Но ждал с исключительно корыстной целью.

Портье стояли у дверей в суконных ливреях с золочеными галунами и в белых перчатках - торжественные и стерильные, - но глаза их казались запотевшими. Администратор за стойкой сиял жемчужной улыбкой, безупречным маникюром, запонками с драгоценными камнями в рукавах рубашки из английского шелка, но у него дрожали руки. Метрдотель лично предлагал гостям приветственные напитки в идеально чистых хрустальных бокалах, кланялся с почтительной физиономией и приглаживал глянцевые, уложенные на выверенный пробор волосы, но вены на его висках готовы были лопнуть.

В зоне ожидания вестибюля, на огромном бордовом диване с львиными ногами Трейси Дэйл рыдала уродливо, совсем не как в кино. Сопли с кровавыми прожилками текли ей в рот, волосы липли к щекам и опухшим векам, от макияжа осталась грязная мазня. Миссис Дэйл портила всем праздник. Портье, администратор и метрдотель бросали на неё редкие стервятнические взгляды, потому что не знали, что с ней делать. Ей нельзя было помочь: она отказывалась с кем-либо говорить. Нельзя было попросить ее покинуть лобби, нельзя было объяснить, насколько дурную роль она играет во всеобщем предпраздничном восторге. Они могли только бросать на миссис Дэйл хлёсткие стервятнические взгляды - в надежде, что следующий не найдёт ее на диване.

Напротив Трэйси Дэйл в кресле из того же гарнитура сидел Санта-Клаус и смотрел на неё неотрывно. У него была огромная пушистая борода, закрывающая половину туловища и вздутая тяжёлая копна волос, на которой красный бархатный колпак не в силах был удержаться и поэтому просто лежал сверху. Волосы и борода у Санты были чёрными, как экран выключенного телевизора. Зрачки Санты заполнили почти всю радужную оболочку и отражали всё, что отражало её: гирлянды, мишуру, потолочные хрустальные сороколамповые люстры, надменную пузатую ёлку с бутафорскими подарками под ней, вращающиеся двери и глянцевую прическу метрдотеля. Санта видел периферическим зрением, как в окна бьется бешеный снег, как метель рвёт воздух, как зима превращает улицу в танец режущей мерзлоты.

Санта сел рядом с миссис Дейл и, не глядя на неё сказал: «Милочка, знаете ли вы, что самое распространённое взрывчатое вещество военного и промышленного назначения — это тротил? При взрыве одного килограмма тротила выделяется в восемь раз меньше энергии, чем при сгорании килограмма угля, но эта энергия при взрыве выделяется в десятки миллионов раз быстрее, чем при обычных процессах горения. Пуф! Сегодня отвратительный день, милочка. Отвратительный. Да и в целом, все дни отвратительны. Я чувствую это. А вы? Чувство гораздо сильнее знания. Знание — это уголь, а чувство - тротил. Пуф! Вот эти лакеи - они не могут вам помочь. Они не могут вас отсюда выставить. Из этических соображений. Как и меня. Они могут лишь надеяться, что вы сами отсюда уйдёте. А я, к вашей великой радости, могу помочь вам. И, возможно, им - вот этим лакеям - тоже. Вам кажется, что трагедия, произошедшая в канун праздника ознаменовывает беду, и у вас нет надежды. Но все это - неправда». Санта Клаус приподнял подол своей красной бархатной куртки, отороченной жиденьким синтетическим мехом, и дождался, пока миссис Трейси Дейл увидит края тротиловых шашек над поясом Санты. «Это - тротиловые шашки. - Сказал Санта Клаус, - восемнадцать килограмм взрывчатки. Я еле дотащил ее сюда. На расстоянии от двух до десяти метров от эпицентра взрыва вероятен летальный исход, разрыв внутренних органов и тяжелые травмы. На расстоянии от десяти до одиннадцати метров сильная контузия, обильные внутренние кровотечения и переломы. После одиннадцати метров особенно бояться нечего. Я расцениваю свое присутствие здесь, как подарок всем тем, кто находится на расстоянии менее одиннадцати метров. А вам, милочка, я подарю знание. Можете распорядиться им как захотите. Можете уйти с пониманием, что ваша трагедия, произошедшая в канун праздника, вовсе не ознаменовывает конец жизни, а можете остаться здесь и избавить себя от всего этого. На том расстоянии, на котором вы находитесь от эпицентра взрыва - то есть от меня - вы даже ничего не заметите». Затем произошёл взрыв.

Мисс Элис о’Райли закрыла папку с вводными данными. Я знал, чья это история. Команда стояла у очередной двери в ожидании выхода. Это было то же помещение, в котором мы начинали операцию «Альфа». Чтобы попасть в него, я проделывал привычный ритуал с аудиозаписью, стереограммой и желатиновой капсулой. По пути на уровень «D» - после того, как в лифте нажал кнопку «вниз» - я не видел ни одного из оперативников, но неусыпно надеялся встретить свою напарницу.

Операционный уровень «D» представлял собой несколько параллельных коридоров с дверьми. За ними находились отдельные звукоизолированные кабины - для каждого из оперативников. На стенах коридоров висели камеры, на потолках - динамики, вещающие голосом мистера Биссела. «Если сон поглотил вас, но вы отказываетесь это признать, вы встанете и пойдёте. Вы будете нести свой страх в мир невинных. Вы сотворите беду, но не вспомните об этом. Если вы не признаёте недуга, он начинает управлять вами, а не вы - им». Мистер Биссел был идеологом и пастырем по своему внутреннему укладу. Он подкреплял устремления характера тем, что поглощал знания и бесконечно разрабатывал теории. Он был уверен, что стал первооткрывателем Нового Мира и старался наполнить его своими законами. Открытие опьянило его, и он поддался искушению. Слушая голос основателя бюро по пути к своей кабине, я знал, почему нахожусь здесь, и не имел острой реакции на услышанное. Я анализировал и делал выводы, но не поддавался на искушение. У меня была своя цель. Я помнил три имени: Ронда Мальдонадо, Авраам Линкольн, Элис о’Райли. Единственный путь достижения цели лежал за аудиозаписью, стереограммой и желатиновой капсулой - и я шёл по этому пути.

В операции «Браво» командование тактической группой принял солдат в маске Хью Хефнера. Под вечно улыбающейся морщинистой физиономией скрывались холодные злые глаза - они не смотрели, не оглядывали, не наблюдали, но препарировали видимое. Хеф обратился к нам: «Картографы не дали точных координат, поэтому выходить будем в близлежащей области, через жилую квартиру. Если встретим ее обитателей, разговор не завязывать, не прикасаться, не смотреть в глаза. Нам нужно узнать, откуда взялся Санта Клаус, найти источник кошмара и обезвредить его. А там по ходу увидим. Вперед». Он открыл дверь и вышел. Мы последовали за ним. Моя напарница шла передо мной - ее лицо закрывала анатомически детализированная маска кролика.

В квартире никого не было - судя по всему, уже давно. Мутная пыль с пола поднималась от каждого шага, и растения в обливных напольных кашпо увяли, но по комнатам гулял резкий мощный сквозняк, поэтому воздух был свежий. Основываясь на словах мистера Биссела, можно было предположить, что сквозняк — это хаотичное движение свободной энергии, если считать хаос неразгаданной закономерностью. Легковесность предположения меня не устраивала. Я захотел подкрепить необоснованный довод и посмотрел в ту сторону, откуда дул ветер. Его поток занес мне под веко колкую мелкую частицу, и я моргнул. Группа пропала в миг, застывший только для меня, и я остался один.

Я не представлял, как далеко ушли мои однополчане, и на какой стадии была операция. Как быстро они приняли решение оставить меня позади, и что подтолкнуло их на это. Пытались ли они вернуть меня в строй или Хеф отсек эту идею, как постыдный рудиментарный излишек? Выскабливая слизистую нижнего века сквозь глазную прорезь в маске, я смирился с кардинальным отклонением от курса операции, и пошёл в открытую дверь, из которой дул ветер. Перевернутая бригантина так и осталась покоиться под покрывалом Изиды, и мое инстинктивное, рептильное любопытство больше не позволяло игнорировать нераскрытые тайны. За сквозящим дверным проемом располагалась ванная комната - аккуратная и дорогая, со свежим ремонтом, но такая же пыльная, как и вся брошенная квартира. На глянцевой керамической поверхности раковины, на кремовой плитке, на массивных смесителях было видно, что пыль не серая и чешуйчатая, какую привычно видеть в обитаемых помещениях, а песчаная. Ее приносило из пролома в стене за чашей ванны - оттуда и тянулся сквозняк. Пролом вёл в огромный пещерный зал вопреки очевидному ожиданию увидеть в просвете улицу или соседнюю квартиру. Я протолкнул в расселину рюкзак со снаряжением и следом пробрался сам.

По ребристым карстовым сводам текла вода. Из молниевидной трещины сверху падал свет - на статую женщины, стоящую на естественном постаменте. Я подошёл ближе. Статуя была заточена в каменные лианы и оплетена золотой виноградной лозой. Вокруг неподвижной фигуры аркой возвышалась скальная ниша. Кожа статуи - ее хрупкая оболочка - отливала пастельным сиреневым налётом прохладности. Я узнал ее образ так, как узнал бы среди тысячи.

У неё было умиротворённое лицо, хотя поза не соответствовала его выражению. Одна рука загораживала гладкдие матовые глаза от света, а вторая прикрывала нагую грудь. В этом горном гроте, за разломом в стене ванной комнаты, в брошенной пыльной квартире, внутри сна, где бы он ни был и кому бы не принадлежал, мне не мешала субординация - мне не мешало вообще ничего, и я открыто любовался мисс Элис о’Райли - её украшенной, почти идеальной копией. Она была неподвижна, и я ощупал ее бёдра, губы, цветок ее плоти. Статуя не реагировала на мои прикосновения, и мне это нравилось.

Идолопоклонничество никогда не находило во мне отклика, но этому идолу я мог бы поклоняться. Самым верным способом сделать это - было последовать цели, воздвигнутой перед солдатами сна прообразом статуи. Поэтому, глядя на нее с покорным восторгом, отделяя от себя в ее честь жертвенное ожидание безмолвной милости, я утвердился в намерении отправиться в путь к гостинице «Обливион Инн», где недавно произошёл взрыв. Я покинул грот, оглянувшись напоследок. Отказаться от этого искушения оказалось невозможным.

Я вышел из брошенной квартиры почти бесшумно и ища в себе настроение на подражательное подобие призрачности синоби. В конце общего коридора - у лестницы - растекались и испарялись тела участников оперативной группы. Они таяли в воздухе и проникали в напольную кладку, как воспоминания, теряющие ценность. Подойдя ближе, я обнаружил, что одного из оперативников не хватало среди поверженных тел. Кольт модели 1911 года сам оказался у меня в руке. В пыльной, обреченной на неосмотрительные догадки растерянности было ясно одно: в наши ряды закрался лазутчик - прожженный, скрытный профессионал, работающий быстро и чисто. Я внимательно контролировал дыхание и не моргал, ища вокруг признаки присутствия того, чье тело не числилось среди выведенных из строя.

В двери соседней квартиры отрывисто щелкнул замок. Я поднял оружие наизготовку. Из открывшегося проема выглянула моя напарница - в анатомически достоверной маске кролика. Под пушистой невинной мордой мог скрываться кто угодно, но обманчивая внешность, возведенная порядками бюро в новую степень, не помешала мне идентифицировать напарницу.

- Что произошло? - спросил я.

Она приложила указательный палец к двум избыточно большим передним зубам и осмотрела коридор. Мы осторожно вернулись в квартиру, из которой начали экспедицию.

- Что произошло? - повторил я, надеясь услышать прокол в ее голосе.

Я подозревал свою напарницу, боялся ее, но делал это с недоверием к самому себе. Мне нужны были доказательства ее причастности - как и доказательства того, что сквозняк - это перемещение свободной энергии. Я хотел найти хоть что-то, в чем я смогу убедиться сам, без наводок, сторонних теорий и наваждений, пусть даже эта убежденность сулит тягостные последствия.

- Я не знаю. Я успела шмыгнуть за дверь, когда они стали падать один за другим. А с тобой что произошло?
- Я моргнул. На группу кто-то напал?
- Я не знаю! - шикнула она сквозь зубы.
- Ты успела шмыгнуть за дверь, да? А все остальные - не успели?
- Да, видишь? Прыг - и нет меня!

Она подогнула руки в локтях, опустила ладони вниз и ловким пружинящим движением перенесла себя в сторону. Огромный прямоходящий кролик в камуфляжном облачении. Ее непосредственное и инфантильное поведение почти подкупило меня. Одна личность не может сочетать беззаботную легкомысленность в оценке ситуации и способность к хладнокровному расчетливому акту насилия над единомышленниками. А та личность, которая способна на подобные сочетания, скорее всего, не оказалась бы со мной в одной комнате - пусть даже во сне. Мне очень хотелось в это верить, ведь наверняка я этого все же не знал.

- Надо уходить отсюда и доделать дело.
- С ума сошёл? Как мы вдвоём разберёмся с этим?
- Так же, как и в прошлый раз. Чего нам бояться?
- Что думаешь делать?
- По их следам мы точно не пойдём.
- Если ты хочешь доделать дело, в коридор соваться не стоит.
- Почему бюро нас не выводит?
- Не знаю. Может быть, наблюдают.

Мы немного помолчали, раздумывая о следующих действиях. С улицы доносился привычный, удивительно правдоподобный урчащий городской шум. На секунду мне стало не по себе от того, что осознанность сна вошла в благозвучный резонанс с представлением о реальности. Я подошёл к окну и выглянул наружу. Машины стояли в сплошной неподвижной пробке, гудели сигналы, слышались раздосадованные и озлобленные крики водителей, которые, возможно, слышались здесь всегда. «Это звуковая дорожка входит в набор для погружения, - напомнил я себе, - она воспроизводится в наушниках, а я сижу на кресле в подземелье мистера Биссела». По тротуарам неспешно прохаживались милые парочки. На крыше ворковали нахохлившиеся от холода голуби. Внезапно мне стало спокойно - то ли от отрешенной городской атмосферы, то ли от понимания ее нереальности, - и мне захотелось вдохнуть морозного воздуха поглубже, как хочется вдохнуть его через распахнутое для проветривания окно - при возвращении домой после долгого (возможно даже невольного) отсутствия. Но я спохватился. Не дышать глубоко. Не моргать. Я был не дома.

- Свяжем все, что найдём и спустимся, как по веревке, - сказал я.
- Как в фильмах? Мне нравится!

Моя напарница поддержала меня, и её глаза вспыхнули ребяческим восторгом. Блеск их склер был виден даже через пустые глазницы кроличьей морды. Способность так воодушевлённо, до дрожи радоваться маленькому киношному приключению, несмотря на происходящее, была очаровательна, и окончательно убедила меня в непричастности моей напарницы к сокрушению остальной команды.

По квартире и этажу бродила тишина. Я не слышал ее, но ощущал ее движение - отдельное от движения сквозняка. Словно тишина была его светлой тенью, преследующей и впитывающей его отголоски. Мы с напарницей связали веревку и бросили один ее конец в окно. Я пошёл первым. «Не пялься на мою задницу!» - Игриво рявкнула моя напарница, когда оказалась надо мной. Разумеется, она так сказала. Может быть, она и согласилась на эту авантюру только ради того, чтобы сказать это. Но я все равно пялился. До земли не хватало пары метров веревки, но приземление не доставило неудобств. Асфальт принял нас с почестями, достойными деликатнейших особ, что стучатся в городские ворота во время непогоды. Мы пошли вниз по улице - экипированные и подготовленные, но совершенно неприкаянные в неизвестном пространстве.

- Откуда здесь все это? - спросила моя напарница, оглядывая небоскрёбы, - где мы вообще?

Я думал о статуе, о мисс о’Райли, о бюро, о мистере Бисселе.

- Тебя разве не интересно, откуда все это берётся?

Она могла проверять меня. Насколько я осведомлён, скрытен или верен. Она могла знать ответы на все вопросы, которые задавала мне и все же оставалось той, кто в одном из маловероятных допущений перехерачил остальных участников оперативной группы, чтобы остаться со мной один на один. Меня охватывала паранойя; я сам сгущал краски роящихся подозрений, но иначе было нельзя. Мистер Биссел повысил градус ответственности, и это действие было необратимым.

- Ты знаешь, куда идти? - спросила напарница.
- Не знаю, но, вроде бы, догадываюсь.

И я действительно догадывался, ориентируясь на волнение, исходящее нам навстречу. Оно было похожим на ветер, что дул из ванной в брошенной квартире, но имело свойство скорее магнитного тяготения, чем тактильно ощущаемого потока. Догадка меня не обманула: мы дошли до отеля «Обливион Инн» за несколько минут.

Некоторые стёкла вестибюля были выбиты. Внутри чернела громадная плоскость обгоревшего ковра и понурые бессильные стены, утратившие монументальный лоск. Зеваки глазели на разруху с нескрываемым удовольствием - так же, как я совсем недавно глазел на статую мисс Элис о’Райли. Мы вошли внутрь через парадную дверь, и в этом содержалась мрачная торжественность шествия древнего завоевателя, ступавшего по пепелищу поверженных поселений.

- Я поищу что-нибудь.

Моя напарница отправилась осматривать сумеречный просторный вестибюль. Она делала это, словно вышла на образовательную прогулку по музею - заложив руки за спину и покачиваясь на стопах, когда разглядывала особенно витиеватые траурные орнаменты, наложенные огнем. Я остался стоять на месте в надежде уловить нечто схожее с тем, что привело нас в отель, но энергетический фон не менялся. Волнение источалось этим местом, но очаг беспокойных колебаний пространства не раскрывал своего местонахождения. Вслушиваясь, я заметил, что гудение автомобильных сигналов и крики водителей стихли. С улицы на нас смотрели прохожие. Наше появление стало единственным фактором, изменившим энергетический фон, и нарушило привычный ход событий. Окружение реагировало на нас. Под его чутким довлеющим вниманием ощущаемое ранее высокомерие безжалостного завоевателя сменилось на скованность нежеланного гостя. Я пытался связать теорию мистера Биссела с происходящим, но мысли путались.

- Эй, - крикнула моя напарница, - тут люди. Похоже, сотрудники.

Они скомканно сидели по углам в служебном помещении - в своих суконных ливреях с золочеными галунами и в белых перчатках, в рубашках английского шелка, с безупречным маникюром - и неотрывно смотрели на нас. У метрдотеля и администратора обгорели лица, волосы торчали клоками. Сквозь обугленные лоскуты кожного покрова виднелись зубы и кости скул.

- Привет, - аккуратно сказала моя напарница, вглядываясь в лица остолбеневших служителей комфорта. - Что здесь произошло?

Они смотрели на нее и молчали, не подавая признаков участия.

- Кто вы? Вы видели, что случилось?

Они продолжали молчать, словно убежденные в бессмысленности разговора.

- Вы чего-то боитесь? Если вы боитесь нас, то не стоит. Пистолет у меня для вида, я не умею стрелять.

Вопросы ни к чему не вели. Я осмотрел помещение, но не приметил ничего занятного. Пустота на стенах, полках и в глазах.

- Что будем с ними делать? - спросила моя напарница.

Найти ответ в служебном помещении я не мог, поэтому вышел в вестибюль. Его заволокло тяжелым переваливающимся туманом. Зацепок не было, нечего было исследовать, не из чего делать выводы. Я решил, что нужно провоцировать сон на реакцию - так же, как делал кинолог в операции «Альфа», - и предложил своей напарнице сделать пару глубоких вдохов. И она сделала так просто, словно не помнила правил. Я стоял спиной к двери в служебное помещение и держал Кольт на вытянутых руках. Туман плавал по вестибюлю, вытекал в разбитые окна и втекал обратно в другие. Улица молчала. Тишина стала невыразимой. Я оглянулся на напарницу. Сотрудники отеля смотрели только на неё.

- Что-то мне не по себе, - сказал она, - давай уйдём? Все равно мы от них ничего не получим.
- Как тебя зовут? - спросил я.
- Трэйси Дэйл.
- Что?
- Я подумала, что забавно назваться именем того, с чьим кошмаром мы идём разбираться.
- И как ощущения?
- Ну, - она сложила пальцы замком и поразмышляла, - приятно, что удалось поделиться идеей. Я еще заранее придумала и очень ждала, что кто-то спросит.
- Как тебя зовут по-настоящему?
- Нам нельзя знать имён.
- В этой ситуации можно, - сказал я.
- Держи себя в руках, ковбой.

Я сам не понимал, зачем так настойчиво требовал ее настоящее имя. Для того, чтобы, в конце концов, ее было проще найти в реальном мире? Потому что у меня не было никакой другой опоры и я пугался всего - любого шороха, любой мысли, - и корил себя за этот страх, и хотел от него избавиться? Чтобы ощутить пусть ничтожную и эфемерную, но реально существующую связь с миром, в котором есть материя, не поддающаяся силе мысли?

Внутри отеля что-то происходило: одичавшее пространство сжималось, дышать становилось труднее, но мы не видели ничего, что могло бы дать нам руководство к следующему шагу. Идти сквозь туман не представлялось возможным. Я судорожно искал выход из ситуации и вспомнил, почему мистер Биссел - тот самый, из-за чьей истории я не мог покинуть это место - был рад знакомству со мной. Я повернулся в ту сторону, где располагалось основное пространство вестибюля и, поклонившись, молитвенно сложил ладони - словно передо мной возвышался алтарь для размышлений, направлявший разумы бесстрашных воинов в спокойное русло. Я вспомнил тысячи отражений солнца, которые видел в каждой сияющей капле ливня на поле во время тестового погружения. Вспомнил, как набегает извечная морская волна и сбивает с ног. Вспомнил, как резок и чист пейзаж, когда ударяют первые морозы. Собрав всю картину памяти воедино, я выставил ладони вперёд резким режущим движением. Миллионы микроскопических капель туманной завесы послушно расступились полукругом и выкатились за пределы вестибюля.

Есть моменты, которые не требуют внимания, потому что не имеют значения. Моя напарница подошла ко мне сбоку, приподняла маску кролика и, коснувшись кончиком носа моей ушной раковины, прошептала: «Это было круто». Я ощутил влагу и тепло ее дыхания. Настоящими ли они были, или ощущения проецировались памятью - я не знаю до сих пор.

Есть моменты, которые единственно требуют внимания. Вне зависимости от других обстоятельств, их значимости и огромности, вне зависимости от того, чем заняты мысли. Эти моменты невозможно предугадать и не заметить. Именно они и есть правда, есть сущность, есть мера ценности жизни.

За окнами вестибюля стала проглядываться улица - пустынная и неподвижная. Не было милых парочек и гудящих машин. Вместо них на дорогах и тротуарах, на газонах и лестницах, на клумбах и автобусных остановках стояли горящие бочки. Сотня огней вздымала тепло в низкое красное небо. Я пошёл к разбитому окну, чтобы внимательнее изучить изменившуюся обстановку. Около одной из бочек грел руки мужчина в дорогом шерстяном костюме-тройке и тяжелом черном пальто.

- Зачем вы пришли? - Спросил он, когда я подошел настолько близко, чтобы со мной можно было говорить вполголоса. На нем была надета маска усталости, скрывающая заинтересованность.
- Хотим узнать, что произошло в отеле.

Моя напарница подошла ближе. Я все ещё чувствовал осевшую влагу ее дыхания у себя на хрящевом заломе уха, но теперь эта влага испарялась и холодила кожу.

- Мои люди вам ничего не сказали…
- Кто вы?
- Лоуренс Дэйл. Это - мой отель.

Логическая цепочка потянула за собой приятное чувство прояснения, словно кто-то опрокинул чашу со светом в пересохший колодец. Специальный заказчик Лоуренс Дэйл - владелец отеля, боготворящий свою мучимую кошмарами пигалицу. Скорлупа треснула. «Обливион Инн» - параллельное воплощение отеля «Караван». Черепки осыпались. Мы выполняли частный заказ, полученный основателем бюро «Антифиар» от покровителя его авангардного предприятия. Сердцевина беззащитна. Неужели мистер Биссел сам ликвидировал остальных оперативников?

- Зачем вы так поступили со своей женой, мистер Дэйл? - спросила моя напарница.
- Потому что я всегда так поступаю. Я никогда не критикую, не делаю замечаний, не объясняю, ни о чем не прошу. Просто в какой-то момент принимаю радикальные меры. Бизнесмен не делает своими руками две вещи: грязную работу и подарки. Трэйси прикидывается тупой и послушной, но на самом деле она меркантильная и хитрая.

- Нам придётся уничтожить вас, мистер Дэйл, - сказал я.
- О, а дай я! - сказала моя напарница, освободив оружие от объятий кобуры, - из женской солидарности к Трэйси.

Они сработали без промедления - и женская солидарность, и моя напарница. Мистер Дэйл упал на спину ровно, как тяжелая доска. Бочки потухли. Резко похолодало - лужи покрылись хрустящим блеклым стеклом, и в их отражениях «Обливион Инн» возвышался монолитно и безжизненно, точно необъятная надгробная плита Лоуренса Дэйла. Вдалеке загудели сигналы машин, затлели уличные фонари.